Шахнаме. Том 1

Фирдоуси Абулькасим

Внимательный взгляд обнаруживает некоторые несходные черты языка в различных частях «Шахнаме», обусловленные различием источников. В этом направлении серьезных исследований еще не было, вопрос остается открытым. Особо детального изучения требует язык тех частей «Шахнаме», которые основаны на «новоперсидских» источниках.

Но вот другая группа — группа арабоязычных источников, лежащих в основании повествования об Искендере и «полуахеменидах» — кеянидах: Дара (сын Бехмена) и другого Дара, источников, связанных с западом и эпопеей Александра. Здесь уже явно бросается в глаза разница в языке, прежде всего насыщенность его арабизмами (в лексике).

В основных частях «Шахнаме» удельный

вес арабских слов невелик, и все они уже прочно вошли в основной фонд складывающегося литературного фарси, а в «Искендер-наме» (преимущественно) изложение пестрит арабизмами, часть которых и позднее осталась в пределах словарного запаса. Помимо отдельных слов, встречаются и арабские выражения, мусульманские формулы и т. п.

Здесь зависимость языка Фирдоуси от источников, им использованных, выступает с особой наглядностью. В дальнейшем изложении — в сасанидской части — язык повествования возвращается к общему стандарту, но арабизмы очень уместно появляются в эпизодах, связанных с действиями арабов, в их речах, например в обращении Шо'бе — посланца Са'да к испехбеду Ростему:

«Так сказал Ростему: «О достославный,

Если примешь веру (ислам), то алейка-с-салам» [446]

В целом же язык «Шахнаме» и поныне является образцом свободного от арабизмов литературного фарси. Но в языке Фирдоуси нет особой нарочитости в изгнании арабских слов, а тем самым, по-видимому, и искусственности в сравнении с живой литературной речью своего времени. Несомненно, в языке поэмы арабизмов и должно было быть меньше, чем в живом разговорном языке. Тематика и источники, конечно, не давали для этого оснований, наоборот, обусловливали значительную долю архаизмов, специальной и уже ко времени Фирдоуси устарелой лексики, так богато представленной в «Шахнаме». На наш взгляд, язык Фирдоуси в «Шахнаме» при наличии архаизмов и известного количества арабизмов более близок к живой речи, чем, например, нарочито освобожденный от арабской лексики язык некоторых «принципиальных» статей Пуре-Давуда (XX в.).

446

Т. е. «мир тебе» (мусульманское приветствие).

В языке «Шахнаме» сохранились многие грамматические формы, устарелые уже для живого языка времени создания «Шахнаме», но в целом понятные, и некоторые из них долгое время сохраняли свое значение для литературного поэтического языка классического периода. Отметим, что литературный классический фарси на протяжении нескольких столетий, вплоть до XIX в., оставался понятным широким кругам говорящих на основных иранских языках (персов, таджиков), не отрываясь существенно от разговорных литературных форм, как это имело место в некоторых других литературах Востока, например феодальной турецкой.

В целом о языке «Шахнаме» можно сказать, что это был язык произведения, сочетавшего элементы старого и нового в их органическом единстве и взаимодействии.

Интересный, но для многих еще спорный вопрос: знал ли Фирдоуси пехлевийский язык? А если и понимал разговорную речь, то умел ли читать пехлевийские книги? С этим вопросом связывается отчасти и определение возможных источников «Шахнаме».

Графика пехлеви, будь то «хузвареш» (арамейские идеограммы — эквиваленты иранских корней) или «пазенд» (непосредственное отображение иранских слов и форм) исключительно трудна, и знание ее в мусульманское время было уделом немногих, главным образом зороастрийских жрецов-мобедов.

Разговорный пехлевийский язык, называвшийся в арабской графике языком парси, еще продолжал оставаться понятным, хотя и уступил свое место

общелитературного языка сначала арабскому (VIII—IX вв.), а ко времени жизни Фирдоуси и «национальному» живому новоперсидскому языку (фарси).

Пехлевийская же литература мусульманского периода продолжала использовать графику пехлеви. Таким образом, понимание парси, по существу, не давало возможности пользоваться непосредственно книжными источниками — «пехлевийскими книгами», а то, что Фирдоуси не пользовался пехлевийскими книгами, на наш взгляд, подтверждается исследованием самого текста «Шахнаме». Если бы Фирдоуси использовал непосредственно пехлевийские книги, это не могло бы не отразиться на его изложении. Отдельные пехлевийские имена, слова, формы переданы, как правило, с искажениями (например, названия сословий-каст, установленных Джемшидом), не возможными при действительном знании языка автором.

На наш взгляд бесспорно, что Фирдоуси непосредственно использовал не арабские (арабоязычные) переводы «Хватай-намак» (и, возможно, других пехлевийских оригиналов), как это предполагали в свое время В. Р. Розен, В. В. Бартольд и другие, а новоперсидские, основанные и на пехлевийских, и на арабоязычных источниках. Эту точку зрения обосновал Т. Нёльдеке. Действительно, как могло использование арабоязычных источников не оставить следов, подобных отражению их в повествовании об Искендере?

«Шахнаме» — драгоценная сокровищница языка. Изучение «Шахнаме» — необходимое звено в лингвистическом изучении иранских языков, звено, соединяющее среднеиранские формы через классический фарси с современными таджикским и персидским языками. В известном смысле это значение поэмы Фирдоуси отразилось в многочисленных специальных словарях к «Шахнаме», но, по существу, монографическое изучение языка Фирдоуси еще дело будущего.

Об особенностях и достоинствах языка Фирдоуси как орудия художественного творчества свидетельствует и бесспорная народность его. Множество отдельных бейтов и стихов «Шахнаме» вошли в общую сокровищницу пословиц и поговорок, стали народным достоянием, причем иногда принадлежность ставшего поговоркой стиха Фирдоуси забыта, а иногда обратно: многие бейты, если они написаны эпическим размером «Шахнаме» — мутакарибом, считаются стихами Фирдоуси. И то и другое, разумеется, говорит о народности и общедоступности языка поэмы.

Действительно, краткость, выразительность, афористичность языка Фирдоуси исключительна (и как часто она приводит в отчаяние переводчика!).

Вот несколько примеров «цезаревской» лаконичности языка Фирдоуси:

1) джехан хасти йафти хун мариз

в переводе: «Что ищешь — добудешь ты, крови не лей!»

2) бе рандж андар аст эй херадманд гандж на йабад каси гандж на борда рандж

дословно: «В труде, о мудрый, — сокровище. Никто не обретет сокровища без труда».

3) тавана бовад хар ке дана бовад зе данеш дел-е пир барна бовад

дословно: «Могучим бывает всякий знающий. От знания старое сердце становится молодым».

И еще:

4) на хар кас ке у мехтар у бехтараст...

дословно: «Не каждый, кто больше, — лучше. . .»