Шальная магия. Здесь
Шрифт:
Да, Людочка в счастливом ожидании щеголяла огромным, словно трамвайный вагон, животом и требовала к себе невероятного сочувствия и понимания. Её мало интересовало, что соседи не муж, проникаться её уникальным состоянием не обязаны, и чего-то требовать от них – дело бесперспективное. Но она с настойчивостью бульдозера требовала.
Вот как сейчас — из коридора послышались звуки хлестких ударов. Похоже, Людка всё же придумала, что сделать с "пьянючими" алкашами и немедленно приступила к реализации плана. И Люба, не глядя на гостью, вышла из комнаты.
— Всё, Людка, всё, — перехватила она руку соседки,
Толстуха подняла на Любу перекошенное лицо — из расхлябанного хвоста выбились волосы. Людка дунула, но непослушные лохмы лишь слегка приподнялись и снова упали, закрывая глаза. Выдернула руку из захвата и демонстративно резко, насколько позволял огромный её живот, развернулась и вперевалку пошла в свою комнату, через плечо шипя, что подаст в суд, если её не рождённому ребенку причинят вред.
Люба провожала её взглядом, пока соседская дверь не закрылась. Потом повернулась к пьяницам и сморщилась от вони и грязи. Помогла Димке подняться, снять замызганную одежду, после чего отправила его, качающегося и что-то бурчащего, в его комнату спать, а сама занялась Семёновичем.
Он был ужасно тяжёлым, и Люба взмокла, снимая разбитые ботинки, с которых валились комья размокшей земли, пропитавшуюся грязной водой куртку и штаны. Принесла из ванной стариков таз, сбросила в него грязные вещи, а обувь переставила на газету, валявшуюся под топчаном. И задумалась над расслабившимся телом.
— Давай вместе, — недовольно пробурчала баба Валя, бесшумно выходя из своей комнаты. Тефика предусмотрительно не выпустила.
Вдвоём они ухватились за несвежую рубашку соседа и поволокли его в комнату, благо, замок у него закрывался только изнутри. Дотащив до грязного старинного половика, на нём и оставили.
— Ему всё равно, — недовольно проговорила запыхавшаяся соседка, — а мы не обязаны пупки себе надрывать, на кровать его затаскивать. Пойдём.
Люба готова была расцеловать Матвеевну, настолько вовремя она пришла на помощь. Она иногда вот так подставляла плечо, внезапно являясь в подобных ситуациях. Самой Любе ни за что не перетащить бы старика, ставшего тяжелым, как глина, а просить Варю — это было уже за гранью.
Ещё пришлось протирать пол в коридоре. Не слепой же старухе это поручать?
И только после этого Люба вернулась к себе, где за столом с бутербродами и домашним тортом сидела Варя – лицо застывшее, спина неестественно прямая.
— Извини, немного задержалась, — сказала Люба.
Руки от усталости дрожали, хотелось лечь, закрыть глаза и уснуть, чтобы ничего из этого вечера не помнить. Но надо всё же выпить чаю, ведь человек её ждал, торт вот принесла, сама пела небось.
Злость испарилась. Осталось сожаление. Теперь, после всего этого, и это было ясно как дважды два, никакой дружбы не будет. Но сейчас нужно держать лицо и быть вежливой до конца.
– Давай, что ли, чай пить? Или чайник остыл? Подогреть? — спросила, касаясь ладонью бока старого эмалированного чайника.
Не кипяток, просто хорошо теплый. Нет, не будет она его греть. В таком состоянии, как у неё, не холодный – и слава богу.
— Да не хочу я… – проговорила Варя, и её лицо жалобно перекосилось. — Люба, это же… Это же кошмар!
Люба пожала плечами — кому кошмар, а кому и будни. Жаль, конечно. Могли бы дружить на работе. Но некоторые лезут, куда не просят, и всё разваливается.
И взяла бутерброд.
— Как ты так живешь?! – между бровей Варя залегла морщина.
Люба пожала плечами, сосредоточившись на пережевывании — иногда и правда лучше молча жевать. А подруга продолжила:
— Так нельзя! Надо что-то делать!
Люба подняла на неё глаза и, проглотив, спросила, вроде бы серьёзно:
— И что же?
— Закодировать хотя бы… — почувствовав подвох, Варя снизила тон.
А хозяйка только покачала отрицательно головой:
— Кодировала. Не помогло.
— Ну я не знаю… Продать жильё здесь, купить в другом месте. Уйти на квартиру, в конце концов!
Люба хмыкнула, запив остывшим чаем последний кусочек бутерброда. Чтобы не было соблазна наговорить лишнего, отрезала себе от торта гостьи большой кусок и положила в тарелку, налила ещё чаю. Не пропадать же добру?
Было бы глупо рассказывать о том, что поменять своё жильё она может только на что-то подобное – не в Москве живут, — а снять и того хуже. Не с её зарплатой.
Да и пробовала она, когда ещё оставались кое-какие деньги, а терпения — уже никакого. Но это ничего не изменило. Пока она перевозила вещи, Димка выследил её и стал доставать по новому адресу, являясь то попросить на опохмел, то закатывая пьяные скандалы с требованием вернуться. Соседям такое не понравилось, они подключили хозяйку квартиры и потребовали прекратить эти концерты, иначе — вызовут полицию. А с полицией еникому дела иметь не хотелось. И пришлось Любе возвращаться на старое место с одним только достижением – огромной дырой в финансах.
Больше она такие эксперименты не проводила. Меняла уже не внешние условия, а лишь отношение к происходящему: смогла отгородиться в своей комнате, создав собственный уютный мирок с чистым окошком и цветком на подоконнике, нарядными, хоть и простенькими шторами, уютным диваном, любимым креслом, тёплым ковриком на полу. Сюда никому не было ходу, она одна была здесь хозяйка.
А ещё внутри этого мира, в воображении возвела маленькую крепость, свою «шальную магию»: короткие чудесные истории, которые шаг за шагом, год за годом переплавились в одну, в которой в прекрасном мире жила-была начинающая свой жизненный путь девушка, молодая, красивая, успешная, преодолевающая трудности, позволяющая Любе вместе с ней проживать полную и счастливую жизнь.
Торт у Вари и в правду оказался чудо как хорош.
— Ешь, вкусно, — пробормотала Люба, роняя на стол крошки.
И хорошо, что говорить трудно. Лучше промолчать.
Вот пришла и вынудила пустить к себе в крепость. Вытянула наружу ту часть жизни, которую Любе показывать не хотелось. Но пришлось. На Варю вывернулось всё непотребство, она его рассмотрела хорошенько, в подробностях, и ещё советы стала давать, которые никому не нужны.
Как тут не злиться? Но Люба будто душу в холодильник сунула. Или обезболивающим обколола. В общем, не злилась. Просто констатировала потери. И сожалела.