Шардик
Шрифт:
Сам Кельдерек полагал честность совершенно естественным требованием для него, движимого необходимостью постичь истину, что не имела бы никакого отношения к благополучию, которое он принес ортельгийцам, и к собственной роли короля-жреца. В своих пророчествах и толкованиях он не столько изменял своей честности, сколько вынужденно подчинялся обстоятельствам до того времени, пока не найдет искомое: так врачеватель, вплотную подошедший к разгадке подлинной причины болезни, продолжает лечить пациентов общепринятыми методами — не из лукавых или своекорыстных намерений, а потому лишь, что ничего лучшего нет и не будет, пока он не достигнет своей великой цели. Кельдерек мог бы одурманивать Шардика, чтобы безбоязненно приближаться к нему в назначенные дни при большом скоплении народа, мог бы ввести человеческие жертвоприношения или иные изощренные формы принудительного поклонения, и никто не сказал бы и слова против — таким глубоким почтением пользовался король-жрец; однако вместо этого он подвергал себя смертельной опасности в полутемном пустом зале, где каждодневно подолгу молился и размышлял о непостижимой тайне. О сокровенной истине, которой еще предстояло овладеть,
Ибо мысли о тугинде не давали ему покоя, хотя весь ход событий показал, что Та-Коминион поступил правильно, что она помешала бы чудесной победе над бекланским войском и последующему захвату столицы. После того как Шардика доставили в Беклу и все провинции, кроме южных, примыкающих к Икету, признали власть завоевателей, бароны при полном согласии Кельдерека решили, что с их стороны будет и великодушно, и разумно послать к тугинде вестников с сообщением, что прежние ее заблуждения прощены и теперь ей настало время занять место среди них, поскольку, несмотря на все влияние, обретенное Кельдереком, ни один ортельгиец не утратил мистического благоговения перед Квизо, привитого с раннего детства, и многих беспокоит, что предводители народа в нынешнем своем благоденствии словно бы забыли о тугинде. Все знали, что в промежуток времени между пришествием Шардика и битвой в Предгорье погибли две жрицы; и покуда провинции в большинстве своем отказывались подчиниться новым правителям Беклы, бароны могли говорить подданным, что они попросили тугинду оставаться на Квизо ради ее же собственной безопасности. Многие ожидали, что Шардика, как в былые времена, поселят на Квизо, когда найдут. Однако Кельдерек, пускаясь на поиски медведя, даже в мыслях такого не имел: ведь, отправившись с Шардиком на остров тугинды, он лишился бы верховной жреческой власти, а оставшись в Бекле без Шардика, утратил бы положение правителя. Сейчас, когда Шардик находился в Бекле и северные провинции покорились ортельгийцам, убедительно объяснить отсутствие тугинды больше нельзя было ничем, кроме как ее собственным нежеланием явиться в столицу. Поэтому посланницам — в число которых входила Нилита — велели в обращении к ней особо подчеркнуть, что она ослабит веру народа и боевой дух войска, коли не признает превосходства Кельдерека в умении толковать волю Шардика и выкажет мелочную зависть и злобу, скрываясь на Квизо и тем самым лишая ортельгийцев всего, что она для них значит.
— Теперь мы можем высказываться в самых решительных выражениях, — заявил Гед-ла-Дан остальным участникам баронского Совета. — Не забывайте, тугинда уже не та могущественная фигура, перед которой мы трепетали во дни Бель-ка-Тразета. Она ошиблась в толковании воли владыки Шардика, тогда как Та-Коминион и Кельдерек все поняли правильно. Мы проявляем к ней ровно столько уважения, сколько она заслуживает, по нашему мнению, и в дальнейшем мера нашего уважения будет зависеть от того, насколько тугинда окажется нам полезна. Но так как многие ортельгийцы по-прежнему глубоко ее почитают, представляется разумным для пущей нашей безопасности доставить ее в Беклу. На самом деле, если она не явится добровольно, я самолично приволоку ее сюда.
Кельдерек не сказал ни слова против резкого заявления Гед-ла-Дана, поскольку был уверен, что тугинда с радостью примет предложение о восстановлении в высокой должности — и тогда он поможет ей вернуть репутацию в глазах баронов.
Посыльные возвратились без Нилиты. Там, на Квизо, она вдруг прервала свою заготовленную речь и пала к ногам тугинды, вся в слезах, умоляя о прощении и страстно заверяя, что никогда впредь не отступится от нее. Выслушав послание баронов до конца, тугинда просто напомнила девушкам, что ее отправили обратно на Квизо в качестве пленницы. Сейчас, сказала она, у нее не больше свободы действий, чем у Шардика, которому отказано в праве решать, где находиться и куда направляться.
— Но можете передать вашим хозяевам в Бекле, — добавила тугинда, — когда владыка Шардик вновь обретет свою свободу, я обрету свою. И еще скажите Кельдереку, что он точно так же связан по рукам и ногам, пускай и воображает себя свободным, и однажды он это поймет.
С таким вот ответом посланницы и вернулись.
— Чертова сука! — выругался Гед-ла-Дан. — Да в таком ли она положении, чтобы пытаться скрывать свое угрюмое разочарование за наглыми речами, когда она явно не права, а мы явно правы? Я сдержу свое обещание, причем незамедлительно.
Гед-ла-Дан отсутствовал целый месяц, что стоило войску значительных тактических потерь в Лапане. Вернулся он без тугинды и ничего не стал объяснять, но в скором времени бароны выпытали у его слуг историю, превратившую генерала в посмешище. Оказалось, он предпринял две безуспешные попытки высадиться на остров. Оба раза при приближении к нему на Гед-ла-Дана и находившихся с ним людей нападало оцепенение, и челн уносило вниз по течению от Квизо. Во второй раз лодка налетела на скалу и затонула, и он со своими спутниками спасся только чудом. Сам генерал не испытывал недостатка ни в гордости, ни в храбрости, но для второй попытки ему пришлось взять новых гребцов, так как прежние решительно отказались плыть с ним. Кельдерек, с содроганием вспоминавший свое собственное ночное путешествие на Квизо, мог лишь дивиться упрямству барона. Вне всякого сомнения, оно дорого обошлось Гед-ла-Дану: на протяжении многих последующих месяцев он даже в полевых условиях шел на любые уловки, только бы не ночевать в одиночестве, и никогда больше не путешествовал по воде.
Не для того ли, чтоб хоть как-то искупить свою вину перед тугиндой, Кельдерек вел самую непритязательную жизнь, хранил целомудрие и предоставлял другим наслаждаться роскошью, по всеобщему мнению подобающей особе королевского звания? Он часто думал, что дело действительно в угрызениях совести, и в тысячный раз задавался вопросом: а мог ли он тогда как-нибудь помочь тугинде? Заступиться за нее значило бы выступить против Та-Коминиона. Но несмотря на свое глубокое уважение к верховной жрице, он горячо поддерживал Та-Коминиона и был готов пойти за ним в огонь и в воду. Суждения тугинды о божественном предназначении Шардика он никогда не понимал, а вот суждение Та-Коминиона казалось понятным. И все же в глубине души Кельдерек сознавал, что он просто хотел доказать Та-Коминиону свою смелость, когда связал судьбу с самой безнадежной войной из всех, что когда-либо выигрывались. Да, Кельдерек стал королем-жрецом Беклы, и теперь он вместо тугинды толковал волю Шардика. Однако какова истинная мера его понимания и в какой мере ортельгийцы обязаны своими успехами именно ему, как избраннику Шардика?
Мысли о тугинде неотвязно преследовали Кельдерека. Подобно тому как после нескольких лет супружества бездетная женщина не может избавиться от разочарования, о чем бы ни думала («Какое чудесное утро… но я бездетна» или «Завтра мы пойдем на праздник вина… но я бездетна»), так же и Кельдерек постоянно возвращался к воспоминанию, как он безмолвно стоял посреди дороги, глядя вслед тугинде, которую Та-Коминион уводил прочь со связанными руками. В отличие от него, эта женщина не знала сомнений: он обманывал себя, когда думал, что рано или поздно она согласится присоединиться к людям, удерживающим Шардика в плену в Бекле. Иногда Кельдерек был готов отречься от короны, возвратиться на Квизо и, подобно Нилите, умолять тугинду о прощении. Однако тогда он утратил бы и свою силу, и возможность продолжать поиски великого откровения, близость которого он порой явственно ощущал. Вдобавок Кельдерек подозревал, что, отважься он на такое путешествие, бароны покарают его смертью за предательство.
Единственное спасение он находил в общении с Шардиком. Здесь не было никаких незаслуженных наград в виде роскоши, лести, нижайших прошений, шепотных ночных наслаждений, богатства и преклонения — только одиночество, неведение и смертельная опасность. Пока Кельдерек служил владыке Шардику, в вечном страхе, в телесных и душевных муках, он, по крайней мере, не мог обвинять себя в том, что предал тугинду ради собственной выгоды. Иной раз король-жрец почти надеялся, что Шардик положит конец всем его страданиям, забрав у него жизнь, которую он постоянно предлагал. Но медведь напал на него лишь однажды: внезапно ударил лапой, когда он входил в клетку, и переломил ему левую руку, точно сухой прутик. От страшной боли Кельдерек лишился чувств, но Шельдра и Нита, стоявшие поодаль, мгновенно бросились к нему и оттащили прочь. Рука срослась криво, но действовать не перестала. Оставив без внимания мольбы девушек и предостережения баронов, Кельдерек снова начал подходить к Шардику, едва только оправился, но медведь никогда больше не проявлял агрессии. На самом деле он почти не реагировал на приближение Кельдерека — лишь приподнимал голову, словно желая убедиться, что это именно он, и никто иной, а потом снова опускал и продолжал неподвижно лежать на соломе, вялый и ко всему безучастный. Кельдерек вставал рядом с ним и молился, утешаясь мыслью, что, несмотря на все произошедшее, он по-прежнему остается единственным человеком, владеющим даром общения с божественным зверем. Это странное чувство безопасности и порождало в нем ужасные видения беспредельного одиночества — вместе с уверенностью, что он еще далек от цели, но в конечном счете Шардик непременно явит великое откровение.
Однако, сколько бы времени Кельдерек ни проводил в уединении и какую бы аскетичную жизнь ни вел, он отнюдь не был просто затворником, вечно размышляющим о невыразимом. В течение всех четырех лет, прошедших с его возвращения в Беклу с Шардиком, он принимал деятельное участие в собраниях Совета и держал не только целый штат тайных агентов, но и группу собственных советников, обладающих особым знанием о разных провинциях — чертах местности, денежных и людских ресурсах и тому подобном. Большая часть сведений, доходивших до него, имела военное значение. Год назад Кельдерек получил предупреждение о дерзком плане уничтожения железоплавильных мастерских в Гельте, и Гед-ла-Дан сумел арестовать йельдашейских агентов, направлявшихся на север через Теттит под видом лапанских торговцев. А совсем недавно, меньше трех месяцев назад, из Дарай-Палтеша поступили тревожные новости: двухтысячное дильгайское войско, чьи предводители, очевидно, поняли, что перейти через горы по надежно охраняемому Гельтскому тракту не удастся, прошло по северному берегу Тельтеарны далеко на запад, переправилось в Терекенальт (не встретив никакого сопротивления со стороны тамошнего короля, не иначе щедро подкупленного), а потом быстрым маршем пересекло Катрию и Палтеш и благополучно достигло мятежной провинции Белишба, власти которой не располагали достаточными силами, чтобы воспрепятствовать проходу неприятеля, и двинулось дальше, к Икету. Ортельгийские военачальники сокрушенно качали головой, видя в этом наглядное свидетельство влияния и изобретательности Сантиль-ке-Эркетлиса и гадая, каким образом он собирается использовать подкрепление, полученное столь ловким маневром.