Шайенский блюз

Костюченко Евгений Николаевич ""

— Ахата, у меня беда, — шепнул он, чтобы его не услышали снаружи. — Что я должен сейчас делать? Извини, забыл. Вылетело из головы.

Шаман приложил ладонь к губам:

— Никаких слов. Никто не говорит.

Гончар кивнул и удовлетворенно закрыл глаза. Он и сам не любил, когда в парилке начинались разговоры. Париться надо в благоговейной тишине, чтобы было слышно, как капельки пота падают на душистые доски…

За стенами палатки загудело пламя, затрещали сухие сучья. Через минуту забили барабаны, и шайены затянули монотонный мотив.

Кто-то вошел в палатку, и

Степан приоткрыл глаза. Девушка-шайенка стояла на коленях у входа, протянув к шаману трубку и четыре стрелы. Ее черные гладкие волосы двумя крыльями опускались на плечи.

Гончар мысленно поблагодарил Майвиса за то, что тот выбрал ему такую милую «жену». Но тут же вспомнил, что она должна быть раскрашена так же, как «супруг». А эта девушка была в белой рубахе. Значит, она — жена наставника, то есть шамана. «А жаль, — вздохнул Гончар. — С этой было бы не так скучно париться».

Он снова отключился от происходящего. Девушка исчезла, Ахата бубнил свои молитвы и что-то чертил на песчаном круге, а Гончар сидел, покачиваясь под ритм шайенской песни, и вспоминал, с кем и когда он последний раз ходил в баню. Уже и не вспомнить…

Шаман легонько тряхнул его за плечо.

— Пора. Сейчас ты отправишься по Пути Бизона. Жена будет сопровождать тебя. Запомни все, что увидишь в пути. Тебе это пригодится.

Он вышел. Сразу же в палатку, стоя на коленях, пробрался Майвис. Он держал на деревянной подставке три обугленных булыжника, от которых несло жаром. Бережно сбросив камни в яму посреди песчаного круга, он подмигнул Степану и выбрался наружу. Следом за ним в палатку заглянули еще несколько шайенов, и над песком выросла горка раскаленных камней. Когда в палатке стало по-настоящему жарко, полог снова откинулся, и внутрь вошла, опустившись на колени, девушка с распущенными волосами. Ее хрупкое тело было покрыто алой краской с коричневыми узорами, а бедра обернуты черной тканью. Низко опустив голову, она прикрывалась скрещенными руками. Перед ней стоял широкий кувшин с водой.

— Эй, жена, а кто будет поливать камни? — шепнул Гончар.

Она вскинула голову и вытянула руку, зажимая ему рот.

— Ни слова!

Степан помнил, что должен молчать. Да он и без напоминаний не мог бы говорить, потому что просто онемел. Но одно-единственное слово все-таки вырвалось из его груди само собой:

— Милли!

14. Разбойница

Степан Гончар слышал множество рассказов о том, каким изощренным пыткам подвергают индейцы своих пленников. Но на долю Мелиссы выпала, наверно, самая невыносимая — пытка молчанием. Немудрено, что она ее не выдержала.

Как только палатка наполнилась густым паром, девушка придвинулась вплотную к Степану и шепнула ему в ухо:

— Если ты заговоришь, у нас ничего не получится. Молчи, пожалуйста.

— Нас не услышат, — тихо ответил он. — Они поют, бьют в барабаны. Не бойся, это все сказки.

— Все равно, молчи. Пусть это сказка. Но я хочу, чтобы у нее был счастливый конец.

И он молчал, слушая ее прерывистый шепот…

Майвис успел опередить Штерна и законников. В Денвере еще никто не знал о «гибели»

Стивена Питерса, когда Мелисса, выглянув утром в сад, увидела, что на качелях что-то лежит. То была мужская рубашка. Черная, выгоревшая на плечах, бурая на спине от запекшейся крови.

Держа рубашку в руках, Мелисса увидела, что из глубины сада на нее смотрит индеец. Он был одет по-городскому, и поверх зачесанных назад волос была надета синяя шляпа кавалериста. Он учтиво поклонился ей и спросил:

«Вам знакома эта вещь, мисс Фарбер?»

«Может быть. Кто вы? И что вы делаете здесь?»

«Эта вещь принадлежит моему брату. Белые называют его Стивеном Питерсом».

Милли почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она опустилась на сиденье качелей, прижимая рубашку к лицу. Но взяла себя в руки. Ей было стыдно показывать свою слабость перед индейцем.

«Так вы его брат?»

«Любой шайен назовет его своим братом».

«Здесь кровь».

«Да. Это его кровь. Ему стреляли в спину. Они хотели его убить. Они думают, что убили его. Но он жив».

За оградой сада застучали копыта, промелькнул силуэт подъехавшей кареты.

«Возвращайтесь в дом, мисс. К вам гости. Не верьте ничему, что они расскажут. Вы найдете меня возле аптеки».

Индеец поклонился и отступил за деревья. Мелисса бережно свернула рубашку и, вернувшись к себе, спрятала ее среди платьев.

Она старалась хранить спокойствие. Стивен жив, и это главное. Все остальное неважно. Он жив. Он жив…. Милли упала на постель и зарылась лицом в подушку. Еще немного, и она выбежала бы из дому. Как она может оставаться на месте, когда любимый человек в опасности!

Росита пригласила ее к чаю. Лицо негритянки было хмурым.

«У нас гости?» — спросила Мелисса, стараясь не выдать волнения.

«Ох, девочка моя, век бы не видать таких гостей», — в сердцах ответила служанка.

За столом напротив отца сидел Фредерик Штерн. Увидев его, Милли остановилась на пороге.

«Папа! Как это понимать? Что делает в нашем доме этот господин? По-моему, его место в тюрьме».

Штерн встал.

«В тюрьме ко мне относились гораздо приветливее. Я уже начинаю жалеть, что покинул ее стены».

«Надеюсь, ненадолго».

«Дочка, дочка, — укоризненно заговорил отец. — Не впадай в грех осуждения. Оступиться может каждый из нас, и каждый должен найти в себе силы для прощения».

«Не понимаю, о чем ты говоришь. Я никого не осуждаю, никого не прощаю. Я просто собиралась выпить чашку чая. Но не умру, если не выпью. Мне надо заниматься переводами. А ты, пожалуйста, можешь и дальше любезничать с этим предателем».

Милли выскочила из столовой, хлопнув дверью, и закрылась в библиотеке. Ей надо было сегодня закончить перевод статьи из французского научного журнала. Примерно через час к ней вошел отец. На нем был дорожный плащ, и Милли вспомнила, что сегодня отец уезжает в Маршал-Сити.

«Ты не одета? — удивился он. — Разве ты не едешь со мной?»

«Нет, папа, я передумала. Хочу скорее закончить эту статью и взяться за новую».

«Ну что ж…. Как продвигается работа?»

«Вечером перепишу набело. Этот мерзавец ушел?»