Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1]
Шрифт:
Лично я нисколько теперь не сомневался в том, что единственно верным показанием Евреинова было его первое, в котором он сообщил, что 370 тысяч рублей были им переданы Галумову. Но почему же Евреинов вдруг поспешил отказаться от этого справедливого показания? Какие дела, какие тайные побуждения стали им руководить?
Тут было возможно лишь одно логическое объяснение: влияние Галумова на Евреинова. Галумов, задавшись сам упорным молчанием, связанным с запутыванием всех наиболее важных обстоятельств дела, советовал, вероятно, и Евреинову, своему доблестному сообщнику, путать
Было ясно для меня и желание сих господ замести следы исчезновения 370 тысяч рублей, которыми они, очевидно, поделились. Как-никак, а Галумову не совсем удобно было официально признаться, что он «за комиссию» содрал с бедняги Мальцева такую громадную сумму. Неловко, конечно, было и Евреинову, блестящему офицеру, содравшему тоже мзду за «дружеское» сведение приятеля с лощеным ростовщиком.
Сбить на допросах Галумова было куда труднее, чем Евреинова. Передо мной стоял блестящий тип дельца новейшей формации, ловкий, хитрый... Все его показания были крайне сдержанны, неопределенны. Когда же я, что называется, собирался «припереть» его к стене, он хладнокровно заявлял, что это — забыл, то — не помнит.
— Удивительная вещь, — обратился я к нему. Вы — человек коммерческих дел и всевозможных финансовых операций, делец, и вдруг страдаете такой болезненной забывчивостью... Насколько мне известно, у людей вашей профессии обыкновенно бывает особенно острая память.
— Нет правил без исключений, — с саркастической улыбкой ответил он. — К тому же у меня слишком много дел...
— И все таких же прибыльных? Таких «комиссий», за которые вы получаете чуть не по четыреста тысяч? — быстро спросил я, надеясь захватить его врасплох.
— Я не получал от Мальцева таких денег, — отпарировал он мой выпад.
Далее он рассказал, что Мальцев с Евреиновым действительно приезжали к нему 21 марта на квартиру, что они сидели вдвоем в одном из его кабинетов, но писал ли там Мальцев чек или нет, он не знает. Относительно своего вознаграждения он показал, что получил по этому делу всего 40 тысяч, но от кого именно — от Мальцева или от Евреинова — не помнит.
— Опять не помните! Неужели для вас, господин Галумов, сорок тысяч — такие гроши, что вы не помните даже, кто вам их вручил?
— Я вообще считаю себя неудовлетворенным по этой операции, — продолжал ловкий делец, увиливая от ответа на мой вопрос. — Сначала я предполагал устроить Мальцеву под залог его заводов заем из частных банков до семи миллионов рублей и получить десять процентов с этой суммы, тоесть семьсот тысяч рублей. Настоящий заем в Тульском банке я считаю обстоятельством побочным, эти сорок тысяч меня мало интересовали.
— Куда же, по вашему, могли деться эти таинственные?
— Право, не знаю. Очень может быть, что все триста семьдесят тысяч рублей, за исключением полученных мною сорока тысяч, остались у Евреинова. Впрочем, имейте в виду, что я этого не утверждаю, а только высказываю предположение, ибо у меня нет на это неоспоримых фактов, данных.
Этот ловкий маневр входил, конечно, в общий план,
— Скажите, — обратился я к Галумову, — на каком же основании Мальцев обратился к вам через Евреинова с просьбой дать ему расписку в получении вами трехсот семидесяти тысяч? Ведь если бы Мальцев этих денег не уплачивал, он не мог бы требовать и расписки.
— Опять-таки на это может ответить Евреинов. Я вам говорил, что эти деньги могли остаться у него...
— Вы лжете! — вырвалось у меня, разозленного наглой, нахальной ложью плута-дельца. — Вы сами на первом допросе не отрицали того, что когда Евреинов потребовал от имени Мальцева у вас расписку, вы отказались выдать ее только на том основании, что, дескать, удобнее было бы предъявить расписку, составленную в третьем лице. Так какую же расписку «в третьем лице» вы согласны были выдать, если вы не получили в действительности этих трехсот семидесяти тысяч рублей?
— Право, не помню... Может быть, шла речь о расписке в получении мною сорока тысяч.
Что Евреинов «урвал» от этойсуммы известный клочок, было очевидно. Я немедленно распорядился о наведении справок по всем банкам, банковским конторам и иным кредитным учреждениям, не были ли внесены Евреиновым какие-либо суммы 21 или 22 марта на хранение. Эта мера привела к блестящему результату. Из Волжско-Камского банка я получил уведомление, что, действительно, 21 марта на текущий счет Евреинова было внесено 50 тысяч рублей.
Теперь дело становилось совершенно ясным. Получив по чеку Мальцева из Государственного банка 370 тысяч рублей, Евреинов вручил эти деньги Галумову, а тот, в свою очередь, в знак благодарности преподнес доблестному капитану 50 тысяч, которые тот и поспешил положить в Волжско-Камский банк.
Следствие по этому делу подходило к концу. Теперь я решил заняться восстановлением полнейшего алиби Мальцева, явившегося жертвой петербургских дельцов.
Мне нужно было вытащить доброе и честное имя его из той грязи, куда Галумов с Евреиновым упорно желали его втоптать. На нем ведь тяготело позорное подозрение, что он принимает участие в самом дележе комиссионных денег, что он присвоил себе комиссионные по той ссуде, которую исхлопотал для Товарищества.
Это не составляло особого труда. Показания Евреинова о том, что Мальцев из этих 370 тысяч рублей уплатил долг своей матери в 60 тысяч рублей оказалось вздорной, лживой басней. Во-первых, даже сама цифра этого долга была искажена. Кредитор госпожи Мальцевой, жены генерал-майора, действительный статский советник Губонин заявил, что она должна была ему всего 9 тысяч 800 рублей. Этот долг был ему уплачен не Мальцевым, а Товариществом, и эта сумма оказалась записанной в отчете Товарищества, так что источник ее позаимствования был вполне безупречен и не мог, следовательно, заключаться в деньгах, тайно полученных будто бы самим Мальцевым.