Шел ребятам в ту пору…
Шрифт:
— Стой! — услышал Митя властный окрик.
Но человек побежал. Автоматные выстрелы. Человек упал. Полицаи подбежали к нему, а Митя перескочил через забор, во двор музея, и притаился там.
— Готов! — сказал один из полицаев.
— Не надо было убивать, чертова дубина. Из него бы выдавили все партизанские секреты.
Облизывая пересохшие от волнения и страха губы, Митя заглянул в широкую щель. Полицаи поволокли подстреленного к центру города.
Домой Митя летел пулей. Спустившись в подвал, одним дыханием сказал:
— Убили… листовки
Ростокин молча оделся и ушел в ночь.
Вернулся он на рассвете.
Митя вскочил с матраца:
— Дядя Коля, кого убили?
Будто не слыша вопроса, Ростокин сел, опустил голову.
А вскоре Митин радиоприемник принес самую большую радость: Москва передала сообщение о Сталинградском котле, об окружении гитлеровцев.
Николай Дмитриевич подошел к Мите, обнял его за плечи.
— Ми-и-т-я! Ми-и-ть-ка! Ты не представляешь, какую радость доставил нам!
— Дядя Коля, это не я радость доставил, а Красная Армия.
Дядя Коля в этот день смеялся, шутил, как, бывало, в мирное время.
И опять ушел в ночь.
На другой день весь Черкесск узнал о нашей большой победе над Сталинградом. А еще через несколько дней с Кавказских гор двинулись заснеженные машины с гитлеровцами. Эту длинную цепь орудий, танков, машин видели Ростокин, Даневич и Митя. В подвале, где они прятались, было крохотное, узкое отверстие, которое закрывалось кирпичиком. Даже в темноте Митя видел, как блестели глаза Ростокина и Даневича, когда они смотрели в щель.
Ночью Николай Дмитриевич дробно, нетерпеливо забарабанил вверх. Женщины открыли ляду, и оба, Ростокин и Даневич, ушли к своим товарищам-подпольщикам.
За ними устремился и Митя. Олимпиада Ивановна схватила его за локоть на пороге и потащила в дом. Митя разбушевался.
— Почему ты не пускаешь меня? Что я, маленький, что ли? — В глазах Дмитрия появился огонек упрямства.
— Сынок, ты же знаешь, что мне сопротивляться бесполезно! — твердо сказала мать. — Я еще справлюсь с тобой!
Раздосадованный Митя молча полез в подвал и уже один наблюдал за улицей, неспокойной ночной улицей с выстрелами, криками, грохотом машин. Метель бесновалась вовсю: «Они там дерутся, а я как дурак тут сижу». С досады он лег. Через некоторое время приоткрыл ляду, чтобы убежать, но мать не спала, она стерегла его. Опять лег и незаметно для себя уснул. Проснулся, когда начало сереть на улице. Митя оделся и, обрадованный тем, что мать уже не стережет его, помчался в город.
Фокин почувствовал себя сильным и взрослым. Мысли его кружились, как яростная метель на улице: «Сейчас найду автомат… ваш автомат, и буду гнать вас, поганые убийцы, из нашего города. Хватит сидеть у радиоприемника! Я буду драться. И жалости у меня не будет. Вы убили ее вместе с тем человеком, который клеил вот на этой улице листовки. Вы сожгли больную сестру Даневича! Вы убиваете наших отцов на фронте… — И защемило сердце Мити: — Жив ли отец? И какая же клятая жизнь, когда война!»
На засугробленной Советской
На ходу влетел в Дом связи. В зале народу полным-полно: все с винтовками, автоматами.
— Марш домой, пацан! — услышал Фокин чей-то грубый голос.
Ну да, домой! Не за тем он прибежал сюда. Митя глазами стал искать Ростокина. Он был уверен, что после уличного сражения дядя Коля будет здесь. Нашел. Ростокин был с винтовкой.
— Это наш хлопец! — увидел его Николай Дмитриевич и улыбнулся. — Иди сюда, Митя! — Когда Митя протиснулся к нему, спросил: — Все-таки убежал?
Дмитрий кивнул и тоже улыбнулся.
Где-то за городом били из орудий. Значит, части Красной Армии близко.
— Дядя Коля, дайте мне вашу винтовку.
— А зачем она тебе? Я и сам справлюсь.
— А я?
— А ты пойдешь домой. Ты уже сделал свое доброе дело для победы.
Митя поднял лицо, обидчиво взглянул на дядю Колю.
— Вы что, смеетесь надо мной, что ли? — и глаза парнишки наполнились слезами.
— Я говорю вполне серьезно. Иди домой.
И надо же так — в Митином доме остановился штаб Красной Армии. Митя удивленно смотрел на генерала, на офицеров: на плечах их шинелей были новенькие погоны со сверкающими звездочками. Митя не видел еще у наших офицеров погон. И может быть, именно это сковывало его, он все боялся обратиться к генералу с просьбой. Но однажды вечером все-таки решился.
Тихонько постучал к генералу. Вошел и, моргая глазами, выпалил свою просьбу.
— Товарищ генерал, возьмите меня на фронт.
Генерал сурово посмотрел на хозяйкиного кудрявого сына, улыбнулся. Улыбка обидела Митю: «Он думает, что я маленький».
— Подрастешь, возьмем! — дружелюбно ответил генерал. — У меня же армия, а не средняя школа. Ты вот что, брат. Ты давай-ка получше учись в школе. На отлично! Идет?
Обиделся Дмитрий и на генерала, и на свой неудавшийся рост, и на свою совсем непримечательную, негероическую судьбу.
«Все равно сбегу на фронт! Все равно…» А потом отлегло немного от сердца: «Генерал, наверное, прав. Учиться так учиться!»
И вспомнился физический кабинет с разбитым окном. «Завтра же надо застеклить».
Правофланговый