Шелепин
Шрифт:
Все документы о расстрелах хранились в КГБ. Это досье было опечатано с пометкой: «Вскрытию не подлежит».
После смерти Сталина и особенно после ХХ съезда, когда было рассказано о его преступлениях, поляки опять напомнили о трагедии Катыни. В Польше происходили перемены, был реабилитирован и восстановлен в партии Владислав Гомулка, которого в сталинские времена обвинили в правонационалистическом уклоне и посадили.
История эта сложная и запутанная.
Еще до войны, в 1938-м, исполком Коминтерна распустил польскую компартию.
Когда Польшу освободили, Гомулка, правда, получил должности вице-премьера и министра по делам присоединенных западных территорий, но был недоволен. Ему не нравилось, что власть в Польше оказалась в руках тех, кто всю войну провел в Москве. Он говорил о необходимости продвигать местные кадры, жаловался на обилие евреев в польском руководстве, писал об этом Сталину. Но тот не реагировал на открыто антисемитские призывы.
Ссора со ставленниками Москвы плохо закончилась. В сентябре 1948 года Гомулка перестал быть генсеком и членом политбюро. В январе 1949-го его вывели из правительства, потом – из ЦК, исключили из партии и арестовали. После смерти Сталина его выпустили.
А дорога к власти открылась, когда 12 марта 1956 года скончался Болеслав Берут. 15 марта Хрущев приехал в Варшаву на его похороны, пробыл там неделю и даже выступил на VI пленуме ЦК ПОРП. Первым секретарем с благословения Никиты Сергеевича избрали Эдварда Охаба. Но он оказался слабым руководителем.
На первые роли выдвигался восстановленный в партии Владислав Гомулка. В Москве к нему относились настороженно. Хрущев предлагал, чтобы Гомулка сначала приехал в Советский Союз, отдохнул в Крыму, с ним бы поговорили, прощупали его, а потом бы уже решили, можно ли ему доверять. Никита Сергеевич пригласил в Москву весь состав польского политбюро, чтобы вместе решить, кто станет во главе партии.
Поляки ехать не захотели. Такое происходило в первый раз.
Хрущеву сообщили, что на ближайшем пленуме ЦК ПОРП в Варшаве Эдварда Охаба сменит Гомулка. В Москве это было воспринято как открытый мятеж. «Подобное решение, – вспоминал Хрущев, – мы рассматривали как акцию, направленную против нас».
Никита Сергеевич позвонил Охабу и сказал:
– Мы хотели бы приехать в Варшаву и поговорить с вами на месте.
Охаб не дал ответа сразу:
– Нам нужно посоветоваться, дайте нам время.
Потом перезвонил:
– Просим вас не приезжать, пока не закончится заседание Центрального комитета.
А вот этого Никита Сергеевич как раз и не желал допустить – как это поляки сами решат, кто будет ими руководить?
«Мы хотели приехать, чтобы оказать соответствующее давление, – вспоминал Хрущев. – Отказ Охаба еще больше возбудил наши подозрения, что там нарастают антисоветские настроения».
Хрущев потребовал отложить пленум польского ЦК и предупредил Охаба,
18 октября по приказу министра обороны маршала Жукова были приведены в боевую готовность советские войска, находившиеся на польской территории, и Балтийский флот. 19 октября в четыре часа утра в Польшу прилетел первый заместитель министра обороны маршал Иван Степанович Конев с группой высших офицеров. Он получил приказ двинуть советскую танковую дивизию к Варшаве.
Вскоре маршал доложил в Москву, что приказ выполнен, танки идут на польскую столицу (подробнее см. книгу И. С. Яжборовской, А. Ю. Яблокова, В. С. Парсаданова «Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях»).
Днем из Москвы прилетели еще два самолета. В одном были Молотов, Микоян и Каганович. Во втором – Хрущев. Летели порознь по соображениям безопасности, чтобы в случае авиакатастрофы не потерять всю верхушку партии. В аэропорту советскую делегацию встречали Эдвард Охаб, Владислав Гомулка, глава правительства Юзеф Циранкевич.
Встреча была необычно холодной, вспоминал Хрущев. Советские руководители были на взводе. Темпераментный Никита Сергеевич прямо на аэродроме стал выговаривать полякам за непослушание:
– Почему все идет под антисоветским знаменем? Чем это вызвано?
Секретарь ЦК Эдвард Охаб ответил ему:
– В польской столице мы хозяева, и мы не отменим пленум. Я много лет сидел в тюрьме, и меня ничем не испугаешь. Мы делаем то, что считаем правильным. Но мы не делаем ничего, что бы угрожало интересам Советского Союза.
Посмотрев на Гомулку, уже избранного в политбюро, Хрущев спросил:
– А это кто?
Владислав Гомулка совершенно спокойно ответил:
– Я – Гомулка, которого вы три года держали в тюрьме.
Это был откровенный вызов. Советские руководители не привыкли, что с ними спорят по принципиальным вопросам. Здесь же, в аэропорту, маршал Конев отвел Хрущева в сторону и доложил, что советские войска, расквартированные на территории Польши, начали движение к Варшаве. Потом начались переговоры.
«Беседа проходила очень бурно, – рассказывал Хрущев. – Прямо стоял вопрос: за Советы поляки или нет? Разговор шел грубый, без дипломатии. Мы предъявили свои претензии и требовали объяснения действий, которые были направлены против Советского Союза».
Ни гости, ни хозяева не стеснялись в выражениях. Переводчиком был сын Дзержинского Ян Феликсович, работавший в польском секторе международного отдела ЦК КПСС.
Хрущев упрекал поляков в том, что они в важнейших вопросах не советуются с Москвой. Поляки отстаивали право самим решать, кто будет руководителем страны.
Молотов тоже взял слово. Гомулка его оборвал:
– А вам, товарищ Молотов, лучше помолчать. Польский народ помнит, как вы в тридцать девятом году говорили, что Польское государство – «уродливое детище версальской системы» – перестало существовать.