Шелихов. Русская Америка

Федоров Юрий Иванович

Зайков лукавил. Он был братом знаменитого морехода, но от Потапа у него было немного. Известно: и у одного дерева — разные ветви, что о людях говорить. Степан был корыстен, коварен и тропил дорогу по жизни вовсе не на путях брата. Сейчас он понимал, что справиться с ватагой Бочарова не сможет, и, задавив в себе злость и досаду, сдавал назад. Боялся: ворохнись он — Бочаров хвост прищемит. Видел, какие молодцы у капитана. Один Кондратий чего стоил. Знал: мореходы, солёными ветрами битые, штормами испытанные, не чета Стеньке Каюмову, у которого пальцы на курке ружья заплясали. Тому с кистенём на дорогу, вот там он боек. Степан и не вышел навстречу Бочарову, потому как

ждал — чем дело обернётся. И увидел: жидковат против мореходов Стенька. Жидковат. Оттого из толпы выступил.

— Ладно, — сказал, — кто худое помянет, тому глаз вон. Мы шкуры вернём и байдары вернём. А людей, — он повернулся, — вон они, забирай.

Бочаров увидел: от леса поспешало с десяток мужиков. Они врезались в толпу, и за спинами Степановых ватажников завязалась возня. Толпа расступилась. Капитан увидел, что Каюмов (у него в кровь было разбито лицо, кто-то из мужиков, знать, приложился с душой) вертелся над землёй, ища камень. Глаза были белые от ярости. Но Стеньку уже хватали за руки свои, оттаскивали в сторону. Один из мужиков тимофеевской ватаги крикнул, показывая капитану на Каюмова:

— Этот, этот — тать! Он всё затеял, наших мордовал, как зверь! Прибить его след!

— Хватит, — сказал Бочаров. Он знал, Стеньку побили поделом, но понимал и то, что всему голова здесь, на Алеутах, Степан Зайков, а далее и посильнее хозяин сидит. Вспомнил слова Кильсея: «Аукнулось в Иркутске, мы здесь отголосок слышим».

— Всё, — сказал, — хватит, пошутили. — Шагнул к Зайкову: — Шкуры котовые, что взяли разбоем, снесите к нам в лодьи. Байдары ватажные — сей же час сюда пригнать. И запомни, Степан, — в голосе Бочарова прозвучала угроза, — пальцем тронешь наших на островах — пеняй на себя. Это я тебе говорю — капитан.

Степан Зайков посмотрел на Бочарова. И хотя Степан улыбался — нехороший, ох нехороший был у него взгляд.

В Чиннакский залив пришёл галиот с Большой земли. Первый корабль нового порта. Его встретили залпом из пушек. Пороху было жаль, но Баранов всё же распорядился:

— Стрельните, браты, стрельните!

Пушки рявкнули, и белый дым взметнулся над башнями.

С галиота ответили тройным салютом.

У борта подходившего судна толпились новички, таращились круглыми от удивления глазами, вертели шеями, нетерпеливо стремясь разом всё высмотреть и разузнать. Бывалые стояли спокойно, но и они удивлялись, глядя на крепостцу. Такого на новых землях ещё не было. Уж больно широко, крепко поставлена крепостца. А когда ударили пушки и дым взметнулся над башнями, полетел по ветру, и вовсе стало видно, что стоит крепостца надёжным оплотом, и хотя она и на краю державы, а у стен её не забалуешь.

Кто-то сорвал шапчонку с головы, крикнул:

— Ура!

Глаза у людей заблестели.

Ухватившись крепкими руками за леер, на корме, жадно вглядываясь в берег, стоял Иван Шкляев, которого Шелихов вытребовал из Охотского острога. И хотя и на его лице был живой интерес к увиденному на берегу, однако смотрел он строго. «Оно и в новом платье бывает, — думал Иван, — да в старом разуме. Как здесь сложится?» Намыкался за жизнь человек и с осторожностью последнее слово говорил. Да оно и понятно: два раза на худой мост только дурак ногу ставит. А Ивана назвать дураком никак было нельзя.

Рядом со Шкляевым стоял корабельный мастер Яков Шильдс, на знания которого сильно рассчитывал Шелихов. Шильдс был воинским человеком, по выходе в отставку давшим согласие на предложение Шелихова отправиться на новые земли.

— Лес, лес какой! — воскликнул Шильдс,

указывая Шкляеву на берег. — К корабельному строительству вполне пригодный.

Шильдс знал, что Иван добрый рудознатец и кузнец, и, как всякий мастер перед другим мастером, имел к нему уважение. Хороший лес был для него залогом хорошего труда, и Шильдс понимал, что эту радость мастер, хотя бы в ином деле, примет.

— Да, лес куда уж там, — ответил Иван, — хорош...

И хотел было поделиться своими думами (Шильдс нравился Ивану спокойствием и несуетливостью, и он не раз приглядывался к нему за время плаванья через океан), но галиот, убрав паруса, подвалил к причалу. Борт мягко коснулся причальной стенки, и, дрогнув, судно остановилось.

Люди бросились к трапу.

Баранов был счастлив. С галиота сгружали скот, пушки, съестные припасы, книги, железо, канаты, якоря. Но больше обрадовали управителя прибывшие с галиотом люди.

Якова Шильдса он расцеловал, сказав, что теперь-то непременно они начнут на новых землях корабельное дело.

Обняв Ивана Шкляева, пообещал завтра же пристроить в кузне, чтобы начать примериваться к литью металла из местной руды.

Обласкал землепашцев, повёл к себе в дом и показал необыкновенные по размерам плоды, произрастающие на острову: репу чуть не в пуд весом, кочаны капусты, которые руками охватить было трудно. Новички дивились чуду, удивлённо качали головами.

Обиходив вновь прибывших, Баранов вернулся на причал, заботясь о грузах, и пробыл здесь до вечера, пока всё, до последнего гвоздя, не было надёжно укрыто в новых пакгаузах, ещё сочившихся по стенам смолой.

Вернувшись в дом затемно, Александр Андреевич с удовольствием зажёг хорошую свечу (Шелихов специально для него прислал ящик), сел к столу. Свеча горела ровно, без копоти, распространяя мало приметный, но всё же ощутимый запах плавящегося воска. Пряный, с горчинкой, запах этот, напомнив о тугом, натужном гуде отягощённой взятком пчелы, как въяве, распахнул перед управителем российское поле, о просторе которого говорят: «Здесь хоть сюда, хоть туда, хоть инаково». Баранов головой тряхнул, потрогал пальцами тёплый, живой воск свечи. «Неизбывно, — подумал, — живёт в каждом из нас Русь». И, не торопясь, с осторожностью разрезал конверт шелиховского письма, пришедшего с галиотом.

Целый день носил его в кармане камзола, сдерживая нетерпеливое желание немедля узнать, что пишет Григорий Иванович, с тем только, чтобы прочесть спокойно, как сейчас, в тишине и имея время подумать над строчками. Александр Андреевич вытащил из конверта письмо, развернул и, приблизив к свече, начал читать.

После приветов и пожеланий здоровья Шелихов перечислял посылаемые с галиотом товары и особо подчёркивал, что посылает «классические исторические, математические, моральные, экономические книги» и просит «пустить их в работу». Относительно строительства напоминал он Баранову, что «селения заводить следует сколько можно вкусом и выгодами в строении, дабы сии селения за город в самом начале ответствовать могли, а не за деревню». Просил строить широкие улицы, большие площади, где со временем «должны были быть воздвигнуты обелиски в честь русских патриотов». «А для входа или выезда, — писал он далее, — след сделать большие крепкие ворота, кои наименовать по приличеству «Русские ворота», «Чугацкие», «Кенайские» и оные, ежели нужно будет, держать закрытыми, а впускать в них людей или выпускать с докладу вашего. На редутах вкруг города, для бережения новоземельского народа, поставить хотя до двадцати пушек так, чтобы оные во все стороны действовать могли».