Шелихов. Русская Америка
Шрифт:
— Уходить, уходить, Тимофей, надо, — заторопил Сутулый, — сейчас сюда тронут.
Тимофей и сам видел, что надо уходить. Тот, кто первую пулю влепил, со второй не задержится.
Уходили они поспешая. И это их спасло. Едва-едва они добрались до байдары, со скалы грянул выстрел. Пуля зарылась в песок чуть в стороне от прыгнувшего последним в лодью Тимофея. Портянка бросился к парусу. На счастье, ветер усилился, и байдара легко набрала скорость. В борт щёлкнула ещё пуля. Портянка резко взял в сторону, и в это мгновение его ударило выше уха...
Портянка объявился в Чиннакском заливе с разбитой головой. Рассказ Тимофея изумил не только Баранова, но и повидавшего разное на новых землях Кильсея. Слушая Портянку, Кильсей ушёл подбородком в ворот армяка и слова не сказал, только крякнул досадно.
Баранов обвёл взглядом ватажников.
Феодосий, голову избочив, глядел в огонь. Единственный его глаз был полуприкрыт тонким веком.
Кондратий постукивал ребром широкой ладони о колено и тоже молчал.
Задумался Бочаров.
— Что молчите? — спросил Баранов. — Разбой ведь это. — И повторил убеждённо: — Разбой.
— Оно так, — начал Кильсей, — иначе не назовёшь. Но на то Стеньке хозяин — Лебедев — волю дал. Иного быть не может.
— Нет, — развёл руками Баранов, — не верю.
Заходил по комнате. Комната была большая, с тремя высокими окнами, из которых широко открывался Чиннакский залив. Дом был новый, Баранов в нём только поселился. Рядом стояли и другие дома, подведённые под крыши, за ними видны были башни крепостцы, иные даже с затейливыми бочками и полубочками поверху. В открытых люках башен поблескивали пушечные жерла.
— Как такое быть может? — воскликнул Баранов.
В разговор вступил Феодосий.
— Может, может, — сказал ворчливо и отвёл глаз от огня в очаге. — Стенька Каюмов, конечно, разбойник, но и он без хозяйского на то позволения не стал бы стрелять по байдаре. — Выпрямился на лавке.
— Голова у Стеньки небось есть всё же, — поддержал Феодосия Кондратий, — знает он, что рано или поздно, а в Охотск возвращаться надо.
Баранов подался к Кильсею с надеждой, что он встанет на его сторону, но тот, наконец разлепив губы, согласился со старыми ватажниками.
— Непременно, — сказал, — была на стрельбу воля хозяина. Видать, драка на Большой земле вышла. — Качнул косматой головой. — Ей-ей, драка, иного не мыслю. Там, там, в Охотске, а скорее, в Иркутске аукнулось, а мы здесь слышим отголосок.
Мудрый был старик, попал в точку. И Феодосий, блеснув кривым оком, подтвердил:
— Верно, пиво там пили, здесь похмелье.
Кондратий, поёрзав на лавке, предложил:
— А не собраться ли нам, да и вышибить их вон с Алеут?
Все оборотили к нему лица.
— Они по нашим пальбу открыли, а мы обложим их, и...
Молча взглядывавший Тимофей поправил рукой кровавую тряпку на голове и прервал Кондратия:
— Негоже это, дядя Кондратий. Негоже. Русские русских, выходит, бить будут? Нет, негоже.
И Баранов сурово сказал:
— Дракой прав не будешь! На такое не пойдём. — Лицо его сделалось, как всегда, строгим и волевым. — Ты, Кондратий, — закончил он убеждённо, — этого не говорил, и мы такого не слышали.
В открытом очаге упало полено, взметнулись искры, отсветы огня пробежали по лицам. Пламя лизало завивающуюся бересту, окручивало жаром.
В этот раз ничего не было решено.
Весь день Баранов провёл на стройке. И хотя дел было много — только успевай, — а мысли возвращались и возвращались к утреннему разговору. Вспоминал он свои деньги купецкие. В голову шли ссоры на ярмарках, подложные бумаги, обман, обсчёт при передаче товаров. Виделись яростные глаза приказчиков, завистливые взгляды компаньонов, жадные руки. Вспомнил своё разорение — случай-то недавний, подумал: «Да, от купцов чего хочешь ждать можно». Но и возразил: «Но такое?.. По лодьям стрельбу открыть?»
В середине дня, не выдержав, управитель подошёл к Бочарову.
Капитан с мужиками — собрали из ватаги всех, кто по корабельному делу соображал, — строил байдары и малые карбасы. О больших судах пока только мечтали.
Управитель отозвал Бочарова в сторону.
— Ты утром отмолчался, — заглянул в глаза, — а что думаешь-то?
Бочаров присел на подвернувшееся бревно, снизу вверх глянул на управителя и ответил просто:
— Я всё больше на море, Александр Андреевич, но думаю — Кильсей прав. Без лебедевского слова не обошлось.
Баранов присел рядом, повернулся лицом к капитану.
— Что же делать?
— Без лежбищ алеутских нам, Александр Андреевич, не обойтись, — сказал Бочаров. — Меха там. И нам след большую ватагу на Алеуты послать. Тогда уж они не попрут. Побоятся. Иного не вижу.
Баранов долго-долго смотрел на Бочарова, сосредоточенно чертившего на земле прутиком, сказал:
— Ну вот тебя и пошлём. А?
Бочаров, бросив прутик, засмеялся:
— Что ж ты меня, Александр Андреевич, не жалеешь? Как дырка — так туда и ткнёшь.
— А кого иного пошлю? Портянку? Так у него голова разбита. Отлежаться надо. Да и видишь — не совладал он с лебедевдами. А ты, знаю, совладаешь. — Взмахнул рукой: — Совладаешь, точно.
Ввечеру в доме управителя вновь собрались те же, что и поутру. Не было только Тимофея. Он слёг.
Баранов начал с того, что направить следует на Алеуты Бочарова с большой ватагой. Заговорили было, что неплохо с ватажниками и коняг послать, но Баранов, подумав, возразил:
— Нет, — сказал, — коняг в это дело не будем путать. Сами разберёмся.