Шелихов. Русская Америка
Шрифт:
Шелихов, оглядываясь, стоял на крыльце. Пахло калачами. В московских булочных поутру пекли калачи, и над городом стоял сытный, плотный, хоть ножом режь, хлебный дух.
Ударили колокола церкви юрода Максима, что, не боясь смерти, кричал Грозному царю о кровавой жестокости, нежно и тонко отзвонились знаменитые певучестью колокола церкви Анны в Углу и мощно, сильно пробил слышный издалека колокол церкви Дмитрия Солунского. Да... Древнее было место Варварка. На Москве постарше и сыскать, пожалуй, трудно.
К крыльцу подкатил возок. Нетерпеливо отбросив кожаный фартук, полез из возка навстречу Шелихову Евстрат Иванович Деларов. Он с полгода как вернулся в Москву, передав управление на новых землях Баранову. Евстрат Иванович всё хворал после того, как помял его медведь, но не встретиться с Шелиховым он не мог, да к тому же договорились они, что сведёт он Григория Ивановича с московским знатным купчиной, у которого Шелихов надеялся раздобыть деньги.
На лиде у Евстрата Ивановича была улыбка.
Шелихов спустился с крыльца, ступил на мостовую. Евстрат Иванович махнул рукой мужику на облучке — отъезжай-де, дойдём пеше.
Каменные, со стенами в метр толщиной, амбары знаменитого на Москве купчищи-миллионщика Нила Вахромеевича Яковлева стояли рядом, в кривых переулках Никольской.
Нил Вахромеевич был купец старого закала. Зимой и летом, несмотря на погоду и новомодные веяния, ходил в длинном, клюквенного цвета армяке, в старомосковской шапке колпаком, шумными торгами и ярмарками пренебрегал, сидел в полутёмном амбаре при свече, но знал о том, где и как копейку урвать лучше многих. На Москве, прежде чем цену за товар спросить в случае большой сделки, говорили: «А что Нил Вахромеевич? У него были? Он как?»
Правда, Нил Вахромеевич далеко не с каждым разговоры вёл. Однако известна была Евстрату Ивановичу одна особенность купца, и о ней он Шелихову сказал. Нил Вахромеевич иностранцев не терпел. Всех называл «французами», и слово это было у него непременно ругательным. Свирепо стоял за русскую торговлю, считая, что от «французов» одна беда и поруха для российского купечества. Впрочем, считал — всё обойдётся. И когда прижимали его к стенке, пытая, отчего он так думает, Нил Вахромеевич говорил:
— Сроки... Всему есть сроки.
Большего от него добиться было нельзя. Одни на то говорили не скрывая — чудак. Другие задумывались. Он на то внимания не обращал и жил прежним порядком.
К нему-то Деларов и привёл Григория Ивановича.
На углу Никольской в подвалы Нила Вахромеевича вела крутая лесенка старого красного кирпича жёсткого обжига. Перильца у лестницы были истёрты, видать, не один человек по ступенькам этим хаживал. Нил Вахромеевич многим был нужен. Тяжёлая, на медной клёпке дверь подвала отворилась с трудом. Приказчик указал, как пройти к хозяину.
Нил Вахромеевич сидел под кирпичным сводом низкого окна, перед ним горела свеча. Когда приказчик сказал, что к нему гости, Нил Вахромеевич поднял к вошедшим большое нелюбопытное лицо, однако выслушал Деларова внимательно и перевёл глаза на Григория Ивановича.
Шелихов ничего таить от старика не стал. Всё рассказал. Даже и о мечтах своих — ходить русскими кораблями к далёким южным островам, в Макао, Кантон. Разгорелся лицом, как в молодости. Говорил, волнуясь. Нил Вахромеевич время от времени поднимал на него неспешный взгляд, смотрел подолгу, но молчал, пальцами трогая лежащий перед ним на столе большой московский калач с запечённой ручкой. Отламывал по кусочку, клал в рот за густую, необыкновенно пышную бороду, жевал со вкусом. Затем взял стоящую тут же кружку с молоком, выпил до дна, поставил с осторожностью на стол.
Помолчали. В тишине за тяжёлым, неподъёмным поставцом, невесть для чего поставленным у кирпичной стены, скрипнуло, и тут же вроде орех прокатили по полу.
— То мышка, — сказал Нил Вахромеевич, — балует.
И опять помолчали. У Нила Вахромеевича тяжёлые веки опустились на глаза. Но вот что-то произошло в его лице, веки затрепетали и поднялись.
— Так, — начал он, — значит, Голикова дочки скушали. Ну что ж... Отцовый рубль круглый, катится бойко. Говоришь, товар меховой есть, — прищурился глазом на Григория Ивановича, — как продать, спрашиваешь? — Усмехнулся. — У нас на Москве бают: купить — что вошь убить; продать — что блоху поймать. А? Остер московский язык? — Поискал, не глядя, рукой по столу, но калач был съеден, и рука, ничего не найдя, остановилась. Нил Вахромеевич решительно сказал: — Малую лепту для торжества русского купечества на морях внести хочу, и товар у тебя возьму по хорошей цене. Пускай лежит, мне неторопко надо. Цену дождусь. Ан помни на дальних дорогах московскую поговорочку, что я скажу. — Поднял толстенный, что у иного рука, палец, помотал им перед Шелиховым. — Купец что стрелец: попал, так с полем, а не попал, так заряд пропал! И бей в цель! — Крякнул, словно квасу выпил ядрёного.
Шелихов сделке был рад. Евстрат Иванович ничего не сказал, но подумал: «Плохи дела новоземельские. Ну а ежели бы отказал Нил?» И запнулся о незаметный камушек.
На деньги Нила Вахромеевича Шелихов снарядил для новых земель три галиота.
Баранов за минувший год многое успел. Оставив Павловскую крепость на Кильсея, с отрядом русских и коняг высадился на матёрую американскую землю и, хотя не без приключений, дошёл до мыса Святого Ильи. Участвовал в бою с воинственным племенем калошей, копьём ему пробили рубаху. Дыра была — кулак пролезет. Чуть-чуть — и до живота бы достали. Когда бой закончился, Баранов посмотрел на дыру и головой покачал: «Да, рядом безносая была».
Поход, однако, был удачным. До мыса Святого Ильи расставили и врыли столбы державные с обозначением принадлежности сих земель России. С калошами мир нашли. Александр Андреевич сам вёл переговоры со старейшинами и вождями. Но то были дела походные. Больше радовало другое.
В Чугацком заливе основал Баранов новую крепостцу. Лес здесь был таков, что не галиот, но флот построить можно, а известно, что на одно только судно шли тысячи отборнейших стволов.
Первый дом ещё не срубили, к Баранову пришёл Яков Шильдс. Встал, выставив упрямую челюсть. Александр Андреевич глянул и понял, о чём речь пойдёт. Но всё же сказал:
— Подожди, крепостцу до ума доведём, тогда уж...
И не закончил.
— Нет, — возразил Шильдс, и челюсть у него резче обозначилась, глаза высветились. — Крепостцу и верфь строить надобно одновременно. Смысл в этом есть, и немалый.
— Мужиков где взять, — развёл руками Баранов, хотя настойчивость Шильдса ему понравилась, — мужиков?
— Нет, — упрямо повторил Яков, — лес будем валить, и тот, что поплоше, пойдёт на избы, лучший — на верфь.
Баранов хмыкнул, покосился на упрямца. Резон в словах Шильдса был.