Шелкопряд
Шрифт:
– Чашку чая – с удовольствием, – сказал гость.
Кэтрин ушла в свою крошечную кухоньку. Оставшись наедине со Страйком и Робин, Пиппа задергалась и поспешила следом.
– Ты здорово сработала, – шепнул Страйк, повернувшись к Робин, – если здесь уже предлагают чай.
– Она очень гордится своей принадлежностью к писательской братии, – еле слышно выдохнула в ответ Робин, – значит, мол, она понимала его, как никто…
Но тут Пиппа принесла коробку дешевого печенья, и Страйк со своей помощницей тотчас же умолкли. Пиппа опять села на подлокотник и
– Вы очень добры, Кэтрин, – сказал Страйк, когда она внесла в гостиную чайный поднос.
На одной из кружек Робин прочла: «Не топорись, исправляй очепятки».
– Это мы еще посмотрим, – отбрила Кент, сложив руки на груди и гневно глядя на него сверху вниз.
– Кэт, ты присядь, – вкрадчиво обратилась к ней Пиппа, и Кэтрин неохотно опустилась на диван между ней и Робин.
Первоочередной задачей Страйка было сохранить хрупкое доверие, которого добилась Робин; лобовая атака была здесь недопустима. Поэтому он пустился в рассуждения, вторя словам Робин о том, что основания для ареста Леоноры и имеющиеся на данный момент улики сейчас пересматриваются; он избегал прямых упоминаний полиции, но каждой фразой давал понять, что Центральное управление обратило свой взор на Кэтрин Кент. Во время его разглагольствований вдалеке завыла сирена, и Страйк еще раз подчеркнул, что он лично уверен в невиновности Кэтрин Кент, но видит, что следственные органы не разглядели и уж тем более не сумели использовать ее потенциал.
– Что ж, тут вы, пожалуй, правы, – сказала Кент. От его слов она не то чтобы расцвела, но немного расслабилась и, взяв кружку с надписью «Не топорись», презрительно бросила: – Их интересовала только наша интимная связь.
Как помнилось Страйку из рассказа Энстиса, Кэтрин сама, без всякого принуждения, выдала массу информации на эту тему.
– Меня ваша интимная связь не интересует, – заверил ее Страйк. – Все дело в том, что… извините за грубость… дома он не получал желаемого.
– Да он с ней много лет не спал, – заявила Кэтрин.
Робин вспомнила фотографии связанного Куайна, которые видела в спальне Леоноры, и опустила взгляд на свою чашку.
– У них не было ничего общего. Он даже не мог побеседовать с ней о своих произведениях – она на такие вещи не разменивалась, просто плевала. Он нам рассказывал – подтверди, Пиппа, – что жена толком не прочла ни одной его книги. Ему остро не хватало творческого общения. А со мной он мог сколько угодно говорить о литературе.
– И со мной тоже. – У Пиппы вдруг развязался язык. – Знаете, его интересовало становление идентичности, он мог часами беседовать со мной, чтобы понять, каково это – родиться не тем…
– Да, он признавался мне, что для него это большое утешение – перемолвиться словом с теми, кто понимает его творчество, – громко сказала Кэтрин, чтобы заглушить Пиппу.
– Еще бы! – покивал Страйк. – А полицейские, надо думать, об этом даже не спросили?
– Ну, они спросили, где мы с ним познакомились, и я рассказала: на его семинаре по литературному мастерству, – ответила Кэтрин. – Наше сближение произошло постепенно: он заинтересовался
– Нашим творчеством, – тихонько поправила Пиппа.
Кэтрин говорила долго. Страйк кивал, старательно изображая интерес к постепенному сближению наставника и ученицы; Пиппа, судя по всему, вечно ошивалась рядом с Куайном и Кэтрин, отлипая от них только у порога спальни.
– Я пишу фэнтези с изюминкой, – объявила Кэтрин; Страйк с удивлением и легкой иронией отметил, что она заговорила, как Фэнкорт: шаблонными, отрепетированными фразами.
Попутно он решил, что это, по-видимому, характерно: люди, которые в одиночестве часами корпят над своими сочинениями, во время перерыва на кофе репетируют рассказы о себе; не зря же Уолдегрейв поведал, что Куайн, по собственному беззастенчивому признанию, устраивал в постели ролевые игры, пользуясь шариковой ручкой вместо микрофона.
– Это фэнтези-дефис-эротика, но вполне крепкая проза. И вот вам традиционные издательства: когда появляется нечто новаторское, никто не хочет рисковать своими деньгами – написанное должно укладываться в определенные торговые категории, а если ты соединяешь несколько жанров, если твоя работа выделяется из общего ряда, никто не рискует тебя печатать… Я знаю, что Лиз Тассел, – Кэтрин произнесла это имя брезгливо, как название инфекции, – внушала Оуэну, будто для моей работы нет конкретной ниши. Хорошо еще, что существует возможность независимой публикации, свобода…
– Вот-вот, – вставила Пиппа, которой не терпелось заявить о себе, – это правда, независимая публикация открывает дорогу жанровой прозе…
– Я не пишу жанровую прозу, – слегка нахмурилась Кэтрин, – в том-то все и дело…
– …но Оуэн считал, что мои мемуары лучше публиковать традиционным образом, – продолжила Пиппа. – Знаете, он всерьез интересовался вопросами гендерной идентичности и раскрыв рот слушал, что мне довелось пережить. Я познакомила его с другими транссексуалами, и он пообещал замолвить за меня словечко издателю, поскольку считал, что при условии грамотной раскрутки эта тема, которая до сих пор считается…
– Оуэн был в восторге от «Жертвы Мелины», он с нетерпением ждал каждой следующей главы. Стоило мне поставить точку, как он буквально рвал текст у меня из рук, – громко сказала Кэтрин, – и убеждал, что…
Кэтрин прервалась на полуслове. Пиппа, которая раскраснелась от досады из-за невозможности высказаться, до смешного побледнела. Обе они, как поняла Робин, вдруг сообразили, что Куайн, рассыпаясь в комплиментах, поощрениях и нарочитых проявлениях интереса, тайком строчил на допотопной электрической машинке свой роман с непотребными образами Эписин и Гарпии.
– Значит, он рассказывал вам о своей книге? – уточнил Страйк.
– Совсем немного, – уныло выдавила Кэтрин Кент.
– Вы, случайно, не знаете, как долго он трудился над последней книгой – «Бомбикс Мори»?
– Сколько я его знала, – ответила Кэтрин.
– И что Оуэн вам рассказывал?
В разговоре наступила пауза. Кэтрин и Пиппа переглянулись.
– Я уже ему говорила, – обратилась Пиппа к Кэтрин, со значением указав глазами на Страйка, – что роман задумывался совсем в другом виде.