Шелкопряд
Шрифт:
Хоть он и поглядывал свысока на Робин, но невольно задавался теми же вопросами: что послужило причиной убийства? Месть? Безумие? Сокрытие… только чего? Криминалистическую экспертизу затрудняло воздействие соляной кислоты, время смерти оставалось неясным, а прибытие и уход убийцы – незафиксированными. Спланировано безупречно. Каждая мелочь продумана. Шесть дней – и ни единой зацепки… Страйк не поверил Энстису, когда тот сказал, что полиция отрабатывает несколько версий. Стоит ли говорить, что старый приятель больше не делился с ним информацией, предупредив, чтобы Страйк не совался в это дело.
Страйк рассеянно смахнул пепел со старого свитера и прикурил следующую сигарету
«Мы считаем, что убийца крайне опасен», – сказал журналистам Энстис. Это заявление, на взгляд Страйка, прозвучало до боли банально и на удивление обманчиво.
В памяти всплыло необыкновенное приключение: восемнадцатилетие Дейва Полворта, самого старинного из его друзей – они вместе ходили в детский сад. В детские и отроческие годы Страйк то и дело уезжал из Корнуолла, потом возвращался, но дружба их всякий раз возобновлялась с того же места, на котором ее прервала неугомонная мать Страйка. У Дейва был дядя, который подростком уехал в Австралию и сколотил там многомиллионное состояние. Он предложил племяннику отметить у него свое восемнадцатилетие и разрешил привезти с собой лучшего друга.
Мальчишки вдвоем полетели на другой конец света; это было самое необыкновенное приключение их юности. Дядя Кевин поселил их у себя на огромной прибрежной вилле, где все сверкало стеклом и отполированным деревом, а в гостиной был устроен бар. Море искрилось бриллиантами под слепящим солнцем, на жаровне скворчали гигантские розовые креветки. Местные говоры, пиво, еще пиво, невиданные карамельные блондинки, а потом, как раз в день рождения Дейва, – акула.
«Если их не задирать, они не тронут, – говорил дядя Кевин, фанат подводного плавания. – Вы, ребятки, главное дело, к ним не лезьте, ладно? Не залупайтесь».
Но Дейв Полворт, заядлый серфер и рыбак, который у себя дома, в Корнуолле, ходил под парусом и обожал море, не мог не залупаться.
Прирожденная убийца, с плоскими мертвыми глазами и двумя рядами острейших зубов, мальгашская ночная акула лениво колыхалась в глубине, а они кружили сверху, зачарованные ее гладкой красотой. Страйк понимал, что она вот-вот уйдет в бирюзовую пучину, но Дейв решил во что бы то ни стало ее погладить.
Следы этого подвига остались у него на всю жизнь: акула отхватила аккуратный кусок мяса у него над запястьем, и большой палец правой руки почти полностью утратил чувствительность. По жизни Дейв от этого не страдал: работал инженером-строителем, переехал в Бристоль, но, наведываясь в родные края, по-прежнему встречался со Страйком, чтобы выпить пива «Дум-бар» в «Виктори-инн», где откликался на прозвище Абориген. Упертый, безбашенный, авантюрист до мозга костей, Полворт в свободное время по-прежнему занимался дайвингом, но старался держаться подальше от китовых акул Атлантики.
По потолку, прямо над кроватью, тянулась тончайшая трещина. Раньше Страйк ее не замечал. Пройдясь по ней взглядом, он вспомнил тень на морском дне, внезапное облако черной крови, судороги Дейва и безмолвный крик.
Убийца Оуэна Куайна, подумал Страйк, напоминал ту мальгашскую ночную. Среди подозреваемых по этому делу не было ни одного безумного, неразборчивого хищника. Ни один прежде не был замечен в насильственных действиях. В отличие от многих других случаев, к двери подозреваемого не тянулся шлейф былых преступлений, прошлое не висело на нем окровавленным мешком на потребу голодным псам. Убийца был зверем диковинной, редкой породы: он скрывал свою истинную сущность, пока его не трогали. Оуэн Куайн, как Дейв Полворт, безрассудно потревожил затаившегося убийцу и жестоко за это поплатился.
Страйк не раз слышал скороспелое суждение,
Сыщик не склонен был недооценивать те качества, которые позволили убийце связать, оглушить и вспороть Оуэна Куайна. Человек, который это сделал, остался незамеченным, благополучно избавился от улик и не выказал ни огорчения, ни угрызений совести, а потому ни у кого не вызвал подозрений. Все это указывало на личность опасную, крайне опасную, но лишь для того, кто ее заденет. Пока такие личности не считают, что разоблачены или попали под подозрение, они не представляют опасности для окружающих. Но если кто-нибудь заденет их снова… причем заденет за живое, как это сделал Оуэн Куайн…
– Йопта, – пробормотал Страйк и торопливо бросил в пепельницу окурок, который незаметно догорел до фильтра и обжег ему пальцы.
Что же делать дальше? Если след, ведущий прочь от этого убийства, так и не обнаружился, сказал себе Страйк, то нужно искать след, ведущий по направлению к убийству. Коль скоро последствия смерти Куайна, вопреки здравому смыслу, не дают никаких наводок, значит стоит присмотреться к последним дням его жизни.
С тяжким вздохом Страйк потянулся к телефону. А разве есть, спросил он себя, какой-нибудь иной способ получить исходную информацию? Он перебрал в уме длинный список имен, мгновенно отбрасывая лишние. В конце концов, без особого энтузиазма, он склонился к мысли, что первоначальный выбор будет самым правильным: его сводный брат Александр.
У них был общий знаменитый отец, Джонни Рокби, но они никогда не жили под одной крышей. Ал, на девять лет моложе Страйка, родился в законном браке, а значит, у них в жизни практически не было точек соприкосновения. Получив дорогостоящее образование в Швейцарии, он мог сейчас обретаться где угодно: в лос-анджелесской резиденции или на яхте Рокби, даже на белом австралийском пляже, поскольку третья жена Рокби была уроженкой Сиднея.
И тем не менее среди единокровных братьев и сестер Ал больше других стремился поддерживать отношения со старшим братом. Когда Страйку оторвало ногу, Ал навещал его в госпитале; встреча получилась неловкой, но со временем уже стала казаться трогательной.
В госпиталь «Селли-Оук» Ал привез сообщение от Рокби, которое вполне можно было прислать по почте: отец предлагал Страйку финансовую помощь в открытии сыскного агентства. Ал объявил об этом с гордостью, не сомневаясь в благородстве своего отца. Но Страйк понимал, что дело здесь нечисто. Он подозревал, что Рокби (или его юрист) беспокоится, как бы одноногий ветеран, имеющий боевую награду, не стал торговать историей своей жизни. Предложение денег должно было заткнуть ему рот.
Страйк отверг такое великодушие, а потом столкнулся с тем, что банки все как один отказываются давать ему кредит. Скрепя сердце он перезвонил Алу, сказал, что не примет деньги безвозмездно, отверг предложение встречи с отцом, но спросил, нельзя ли взять у того взаймы. Видимо, Рокби затаил обиду. Его юрист регулярно звонил Страйку, настаивая на ежемесячных выплатах, и проявлял больше настойчивости, чем самый алчный банк.