Шелковый путь

Досжан Дукенбай

— Сходим, — пообещал он Амзе, решив до ужина прогуляться у реки.

За домом он увидел Аксюмбе. «Красивый, благородный конь», — подумал он. Увидев незнакомого человека, конь покосился на него, но головы не повернул — признак породы.

Аул был расположен на берегу реки Ран, которая вытекала из горного ущелья; когда-то он был центром колхоза, а теперь стал всего лишь одним из отделений совхоза «Кызылбайрак». Самые почитаемые должности в ауле: заведующий фермой и зоотехник. Остальные простые люди были вроде крепкой густой травы, растущей вокруг них. В основном скотоводы. По следам Упильмалик понял, что чабаны уже откочевали к берегам реки Чу.

Он прошел мимо кладбища, которое

отгородили железной проволокой от скота. Изломанный обрывистый берег говорил, что весеннее половодье было бурным.

Упильмалик попытался вспомнить, какими были эти места во времена его детства. Как будто берег реки стал пустыннее. Прежде тут полно было куропаток, беспечных тетеревов и глухо бормочущих голубей. Целыми днями он ловил в реке рыбу, которую дядя тут же жарил на сковородке.

Чем дальше он шел вверх по реке, тем уже она становилась. На высоком берегу здесь росла арча. Упильмалик удивился, как она здесь уцелела, спаслась от мальчишек, извечных любителей делать из арчи свирели.

Показалось темное, узкое ущелье, стало прохладнее. Упильмалик зачерпнул пригоршнями воды из стремительно текущей реки, зажатой здесь скалистыми берегами, напился и пошел обратно. Его встретил Амзе и сказал, что все уже собрались, пора идти домой.

Когда они вошли, в доме действительно было полно гостей. Среди них выделялся огромного роста джигит с комузом в руках. Аксакалы хором поприветствовали Упильмалика, потеснились и посадили его рядом.

Человек с комузом оказался «Следящим за баранами», как тут говорят, то есть чабаном. Настоящее его имя было когда-то Нанжауар, что значит «хлебное изобилие». Женщины аула, как-то посовещавшись, в один день переменили это имя, потому что оно не соответствовало действительности — Нанжауар в то время ухаживал за племенными баранами-производителями. Вот откуда и пошло это «Следящий за баранами». Хотя нынче он уже не ухаживал за баранами, а сторожил люцерну, посеянную на берегу реки. Но прозвище так и осталось за ним.

И вот сегодня, крепко стискивая черный гриф комуза, «Следящий за баранами» сидел на самом почетном месте и чувствовал себя на седьмом небе, будто был главной причиной этого собрания.

Как только Упильмалик устроился на атласной подстилке, дядя обратился к человеку с комузом:

— Ну, душа моя, заговори своим комузом. Поиграй нам.

Тот не заставил себя долго упрашивать, хотя с виду и был неприступен, как скала. Он согнулся почти пополам, провел смычком по струнам и начал.

Сначала Упильмалик, воспитанный, как и вся современная молодежь, на эстрадной музыке, не воспринял древние мотивы, давно ставшие для него призрачными. Но полные грусти звуки, смена ритмов, что было похоже на вздохи печали, окутали его, будто пары дурмана. Душа размягчилась, стала податливой, как воск. Музыка его растрогала. «Откуда в этом грубом джигите, заурядном на вид, столько прекрасного чувства? — думал он. — Какими чарами он сумел взбудоражить меня? Почему я так легко воспринимаю эту музыку, будто это и не музыка вовсе, а человеческая речь?»

Да, в былые времена звуками комуза предки изгоняли нечистую силу из тела тронутого умом бедняги. Этими звуками заговаривали змей и успокаивали плачущего ребенка. Многие поколения казахов были воспитаны звуками комуза, которые вошли в их плоть и кровь. Так думал расчувствовавшийся Упильмалик.

А музыкант надолго завел грустную мелодию, от которой пусто становилось на душе и отрешенно, напоминая людям, что вся их суета ничто перед вечностью.

Когда музыкант закончил мелодию и стал вытирать потное лицо, Упильмалик сказал ему:

— Мне этот кюй совершено неизвестен.

Тот выпрямился, и глаза у него загорелись. Он сказал с гордостью:

— Я

выучил его в тот год, когда к нам приезжал тате. Кюй этот называется «Развейся, тоска».

Под словом «тате» он имел в виду знаменитого Жаппаса Каламбаева. Хотя тот уже умер, но оставил после себя не один кюй, трогающий душу, как последняя трель жаворонка.

Комуз давно умолк, но люди все еще сидели как завороженные и молчали. Аксакалы наконец зашевелились, заговорили между собой. Дядя приказал Амзе покормить коня. Молодая девушка, сгибаясь, как стройный тополек под ветром, начала из кувшина поливать гостям на руки.

Досмагамбет сполоснул руки и сел, злясь непонятно на что.

— Комуз — это ослиный рев нечистой силы, — сказал наконец он.

— Зато он оживил наши прокопченные, пыльные души, — возразил дядя.

— А тебе бы только богохульствовать. Вот послушай, Упильмалик, что я тебе расскажу. В давние времена жил один комузчи по имени Ажимаж, настоящий волшебник в своем деле. Когда он брался за комуз, люди бросали все, будто лишившись разума, и шли за ним, как овцы за пастухом. И вот однажды они бросили свои юрты, стада, табуны и последовали за Ажимажем, одурманенные его музыкой. А он вел их прямо в ад, в чистилище. Однако пророк Иса пожалел свою паству, схватил Ажимажа и запер его в пещере на горе Кап. С тех пор Ажимаж роет себе проход, чтобы вырваться на волю. И он вырвется, когда не станет ни одного человека на земле, соблюдающего пост. Он заполнит весь мир звуками своего комуза и поведет людей прямой дорогой в ад.

— Тут дело не в комузе, — сказал дядя, — а намек на меня, что я не соблюдаю постов.

— Слова Корана вам дороже или писк комуза? — ощетинился Досмагамбет.

— Не пренебрегайте угощением, — сказал находчивый Амзе. И люди покорно сдвинулись вокруг трех подносов с мясом. Голову овцы принесли отдельно.

— Пусть выйдет на середину пожиратель курдюка! — вдруг громко заявил дядя. В ауле существовал давний обычай, который так и назывался — «пожирание курдюка». И заключался он в том, что курдюк варили отдельно, резали его на тонкие ломтики, и любитель жирного должен был его съесть. Это не такая уж непосильная задача для скотника, который весь день трясся на лошади за отарой и вконец проголодался. Некоторые джигиты и глазом не моргнув съедали весь курдюк целиком. Вся сложность этого дела была в том, что надо глотать ломтики курдюка, не жуя их. Если курдюк благополучно съеден, то хозяин дома обязан зарезать еще одну овцу, если нет, овцу режет «пожиратель курдюка».

Досмагамбет в молодости чуть богу душу не отдал, подавившись куском курдюка. Хорошо, что рядом оказался сильный, расторопный джигит, который со всего маху двинул Досмагамбета по шее, и кусок курдюка проскочил в желудок. С тех пор он даже и слышать не хотел про курдюк. И теперь отвернулся, прикрыв свои поблекшие глаза. Аксакалы, взглянув на него, усмехнулись, потому что хорошо помнили тот случай.

Никто не пожелал стать пожирателем курдюка, и дядя разделил его поровну между всеми. Сам он к мясу не притронулся, поел немного мясного теста и вынул из кармана зубочистку.

Упильмалик заметил, что действительно его дядя похудел, как-то весь съежился, высох. И к еде почти не притрагивался. Он бодрился, шутил, но все это было для отвода глаз или, во всяком случае, входило в обязанности гостеприимного хозяина. Не сидеть же молчаливой глыбой среди веселых гостей. «Слабость свою нельзя показывать, — говаривал дядя. — Даже если душа покидает тело».

Когда он уходил на войну, душа его не дрогнула. Он только мрачно взглянул на Каратау и сказал семье: «Не потеряйте коня». И когда через два года он вернулся без ноги, первые его слова были: «Как мой конь?»