Шелковый путь
Шрифт:
После слов дяди Упильмалик сумел весь внутренне собраться, чтобы не показать своей слабости, и решил оставаться рядом до последнего его дыхания.
Врачи делали все, что могли. Приходили каждый день промывать рану, ухаживали за стариком, но состояние его с каждым днем ухудшалось.
Все ночи Упильмалик проводил у постели больного, который еще больше исхудал и дышал тяжело. Племянник смотрел на него, и перед глазами вставал могучий карагач, поваленный бурей. Как ни ухаживай за ним, карагач никогда уже не поднимется и не распустит листья.
Однажды на рассвете Упильмалик сквозь дрему почувствовал, как большая дядина ладонь, лежащая у него на колене, дрогнула и разжалась. На рассвете
Пришел в себя Упильмалик только после того, когда дядю похоронили и справили поминки, а ему пришло время собираться в дорогу. Весь аул прощался с Упильмаликом и плакал. За обезлюдевшим домом жалобно ржал Аксюмбе. Амзе проводил брата до большой дороги, ведущей в райцентр, и стал прощаться.
— Мой отец, ради которого ты приезжал, закрыл глаза, — сказал он дрожащим голосом, скрывая слезы. — Теперь ты не приедешь. Но все же не забывай, что у тебя есть родина дяди, которая всегда тебе рада, всегда желает тебе светлого пути и посылает свои благословения. Затоскуешь по родной земле, возвращайся, мы всегда будем тебя ждать.
Как назло, Упильмалик не смог сказать в ответ ни одного утешительного слова, будто в горле у него застряла кость. Он только кивал и кивал головой да молча пожимал руку Амзе, который едва сдерживал слезы. Обоих придавила тяжелая тоска.
Упильмалик остановил попутный грузовик, но в кабине уже сидела молодая женщина, и шофер в кепке сказал ему:
— Полезай в кузов, если хочешь.
Упильмалик швырнул чемодан в кузов, обнял в последний раз Амзе и стал устраиваться на пыльной лавочке около кабины. Грузовик рванулся, подняв тучу пыли, в которой совсем скрыло Амзе, и стал удаляться от родных мест. Вдали маячили хребты Каратау.
Упильмалик трясся в кузове и думал, что судьба позволила ему проводить дядю в последний путь, и это хорошо. Но кто его теперь ожидает в городе? Кому он там нужен? И зачем его несет туда, словно перекати-поле? Стоит ли влезать во все эти служебные передряги ради дутого авторитета? Конечно, он мог бы защитить и докторскую. Но разве этим он хоть на йоту возвеличит честь родной земли? Или продолжит дело старших? Было ли от него добро хотя бы одному смертному? И когда он опять попадет на свою родину?
И что была у него за жизнь? Недосыпал ночами, пожертвовал своей молодостью, энергией ради продвижения по службе. И чего добился? Ничего. Разве он знал, что проклятое время так быстро пролетит?
Самое большее проживет он еще лет тридцать. Тридцать раз встретит весну, новый год. Но из этих тридцати лет половина пройдет во сне, еще сколько-то за принятием пищи, в прогулках, в болтовне. Что же останется ему от этих тридцати лет? Но слава богу, что он это осознал благодаря дяде и его радушным землякам, хорошо, что они потрясли его устоявшийся, как болото, удобный и привычный душевный мир. А то бы так и продолжал носиться очертя голову да бормотать знакомым: «Извини, старина, много дел. Тороплюсь». Нет, надо иногда уметь остановиться и задуматься над тем, что ты такое и для чего.
Хребты Каратау удалялись все дальше и от этого похорошели, сделались строже и величественнее.
У него было такое состояние души, будто он нашел решение трудной задачи, которую не мог решить уже много лет. И он понял, что приблизился к тем людям, которые не разучились узнавать голос природы и своего естества.
НА «ЛУННОЙ СОНАТЕ»
Перевод А. Кима
Врач Оразали был в городе известным человеком. Сложные операции, сделанные им за последний год, принесли ему славу. Спасены были опасно больные, и разнеслась молва, что у доктора Оразали легкая рука. В газете было напечатано интервью с ним и помещен
Оразали тяжело вздохнул, склонив над столом голову. И ему вспомнилось, что произошло два месяца назад.
Было воскресенье, в то утро спозаранок разбудил его телефонный звонок. Он нехотя поднялся с постели и подошел к телефону. С другого конца провода донесся мягкий, чуть хрипловатый женский голос. Это была жена Кыдыра. Еще в пятницу, оказывается, писатель уехал на дачу, должен был вернуться в субботу, а его до сих пор нет дома. Что с ним могло случиться? В последнее время с Кыдыром что-то происходит. Да, явно что-то неладное. Весь ушел в себя, ни с кем не разговаривает. И даже непонятно, работает ли он, уединившись на даче. Съездил бы туда Оразали, посмотрел, что с ним. Ну, разумеется, отвечал Оразали, конечно, съездит. Сейчас только приведет себя в порядок и отправится в путь. «И пусть возвращается домой, не задерживается больше». — Голос женщины, до сих пор звучавший ровно, дрогнул. Она прокашлялась. Конечно, они не задержатся и вернутся сразу же, пообещал Оразали. До свидания.
Положив трубку на место, он вздрогнул, словно глубокая тревога передалась и ему неведомым холодным дуновением. Он даже завтракать не стал и, сполоснув лицо, оделся в старый пиджак и поспешил во двор к машине.
С севера на город набросился холодный чужедальний ветер, он гнал по улицам песок. Деревья вдоль арыков покачивались и сильно шумели, вода в арыках как бы замерла, скованная холодом.
Машина не заводилась. Должно быть, сел аккумулятор, решил Оразали. Пришлось ему, налегая плечом, вертеть рукояткой, чтобы завести мотор. Будь все неладно! Этот северный неуютный ветер… разрядившийся аккумулятор… Все как будто предвещало что-то неладное. Каргалинское шоссе, убегающее к югу от города, заблестело как зеркало. Стало накрапывать. Включенный «дворник», издавая змеиное шипение, замелькал перед глазами. Он вытер тряпкой пыль с внутренней стороны ветрового стекла… И вдруг сжалось сердце от внезапного дурного предчувствия.
Когда же он последний раз виделся с Кыдыром?..
Это было на той же даче, куда он теперь ехал. Друзья тогда погуляли, надышались свежего воздуха и возвращались на дачу, беседуя о том о сем. Солнце садилось, вечерняя мгла заволакивала низины.
— Заночуй сегодня у меня, — предложил Кыдыр.
— Нет, ехать надо, — отозвался Оразали.
(И он хорошо помнит, как сухо, жестко прозвучал его голос.) В тот день писатель выглядел вполне здоровым, беспечным в своей сетчатой майке, в легкой соломенной шляпе. А врач чувствовал себя измотанным.
— Оставайся, есть разговор, — уговаривал его Кыдыр, когда они вернулись на дачу.
— Какие разговоры на ночь глядя, — вступилась за гостя жена писателя. — Не держи человека, если он ехать надумал.
— Ну заночуй сегодня, прошу тебя, — продолжал твердить писатель.
— Не могу! Мне надо быть в городе, — решительно отказывался Оразали.
И после недолгих препирательств он вскоре отправился в город. Никаких задних мыслей не было. Возможно, излишнюю резкость его ответов можно было объяснить небольшой дозой выпитого вина. Что бы там ни было, на другой день он и думать забыл об этой легкой размолвке с другом…