Шелковый путь
Шрифт:
Еле дотащил до тебя упирающегося упрямца… Привязал его возле входа…
По лицу остробородого пробежали предательские краски, и он замялся.
— Что вы, ака! Не такой я человек, чтобы через сорок лет требовать обратно какого-то паршивого козленка. В то тяжелое время много хороших людей сложили головы. Да успокоятся души этих героев… Уведите обратно, ака.
— Ты что!.. Я его таскать туда-сюда не собираюсь. Не мог и оставить последнюю просьбу Сарсенбая.
— Тогда я отпущу его на все четыре стороны. А то пойдет в народе слух, что я потребовал возврата козленка, которого я сам отдал ему сорок лет назад для детей.
Акадиль не стал слушать его. Сунул ноги в галоши, держась рукой за поясницу, распахнул дверь и вышел наружу. В комнате воцарилась мертвая тишина.
Парень молчал. Голова у него кружилась, хотелось лечь и заснуть. «Вот так старик! Не зря его всегда уважали. Может, так и надо жить? А я? Мне скоро тридцать.
К горлу подступил горький ком обиды. С улицы послышалось жалобное блеяние козленка.
Отец протянул чашку с уже остывшим чаем:
— Надо бы тебе выйти на работу, сынок.
У СВЕТЛОГО ИСТОЧНИКА
Перевод Г. Бельгера
1
С путевкой в санаторий ничего не вышло, и Семетей, раздобыв курсовку, устроился на частной квартире. Сюда, на целебный источник, затерявшийся в открытой знойной степи, он прибыл из столицы, как говорится, с полным коржуном надежд, и возвращаться теперь с тощей торбой несбывшихся желаний просто не позволяла гордость. Адрес подсказал ему сам главный врач. И не только подсказал, но и черкнул записку. По ней Семетей легко разыскал приземистый, как бы раздувшийся по бокам дом с небольшим двориком за глиняным дувалом на южной окраине села. Хозяин — плотный, почти квадратный, сероглазый, до блеска загорелый детина лет сорока — назвал себя Букалаем. Засучив рукава и неуклюже раскорячив ноги, он мыл пол. Разговор с самого начала пошел вкривь и вкось. «А ко мне как снег на голову мать-старуха из Саратова пожаловала, — с ходу сообщил хозяин. — Два дня у меня пожила. Вот только что проводил ее. Видишь ли… сам я пенсию хлопочу, жена весь день на работе, а старому человеку пригляд нужен». «За комнатку могу заплатить наперед», — намекнул Семетей. «Дочка у меня одна-единственная. Сейчас в школе, — продолжал Букалай. — Мы это… привыкли в чистоте жить… А мать я отправил к дочери, моей сестре, значит. Она в этом же санатории работает. Пусть присмотрит…» «Дом ваш тем хорош, что в двух остановках от лечебницы», — вставил Семетей. Хозяин долдонил свое: «Видишь ли, в печке накопился газ, вспыхнул огонь и вот — покалечил руку. Слава богу, что еще так отделался. С мая на бюллетене. О, а у меня и сдачи нет… Ладно… сочтемся. Как-никак двадцать четыре дня нам теперь под одной крышей жить. Чистый воздух, свежая постель… Да-а… измучился я с одной-то рукой…» В самом деле, большой палец правой руки скривился и обуглился, точно сук саксаула, прожженный молнией. У ног хозяина, встопорщив хвост, нежно мурлыкал, ласкаясь, котенок. Букалай отпихнул его в сторону кухни. «А как хорошо, что вы юрист, — опять завел хозяин. — Хоть в законах меня малость просветите. Нынче ведь без закона и шагу не ступишь. Ну вот, к примеру, в прошлую неделю потащился я, пыля штанинами, в район. А что я, простой степной казах, смыслю в этих райсобесах? Ну, тамошние жуки и гоняют меня туда-сюда. Тычешься в одну дверь. «Эй, — вопят, — обеденный перерыв, не видишь, что ли?!» Толкнешься в другую. «Куда? — орут. — Рабочий день кончился!» Заморочили голову. Как на барана из чужой отары смотрят. А иные бесстыжими глазами карманы твои ощупывают. Но у меня, брат, и ржавой копейки не выманишь. А разозлюсь, могу и жалобу кое-куда настрочить. Не то…» «Чайник на плитке кипит, почтенный», — оборвал хозяина Семетей.
От влажного пола тянуло холодком, и Семетей поспешно прилег на диванчик в правом углу. Левая почка с некоторых пор была подвержена простуде. Из-за нее он, собственно, и приехал сюда и нанял теперь за немалые деньги комнатушку у этого зануды с искалеченной рукой. Семетей притомился после дороги, однако так и не сомкнул глаз. Он всегда трудно привыкал к новому месту.
Вспомнился весь сегодняшний день.
Главный врач санатория оказался общительным, простодушным казахом с пышными, по самые уши усами. В речи его чувствовались узбекские интонации, и говорил он подчеркнуто вежливо и даже чуть слащаво. «Весьма, весьма приятно, дорогой…», «Добро пожалозать, милейший…», «Милости просим, отведайте чайку». Особенно поразили Семетея его лихо закрученные усы. Разные усы приходилось видеть в последнее время: и гусарские, и «мушку», и вислые, как у Тараса Бульбы, и мочальные. Но такие — пышные, сросшиеся с бачками и устремившиеся к ушам — видел впервые.
— Значит, в самой столице проживаете, — умиленно ворковал главный врач. — О-о, юрист! Да еще на такой ответственной должности.
Семетей признался: добрые люди загодя о путевках заботятся, а он, только выйдя в отпуск, спохватился.
— Ай-ай-ай, — сокрушался главный врач, — позвонили бы дней на десять раньше, непременно раздобыл бы для вас, хоть из-под земли.
Семетей улыбнулся: слава богу, что
— Ай, молодость, молодость, — загадочно улыбнулся главный врач. — Ничего… Жизнь научит…
Но в том же облсовпрофе намекнули, что лечиться можно будет и без места в санатории.
— Ну, конечно, конечно… О чем разговор? Такой человек! Из столицы! О-о!
Приятно улыбаясь, собрав густую сеть морщинок возле глаз, главврач написал на клочке бумаги адрес. Не ожидал Семетей такой заботливости и внимательности со стороны главного врача большого санатория: ведь перед ним проходят за сезон тысячи и тысячи страждущих. Видно, доброе, щедрое сердце у него, если находит время и возможность с каждым поговорить, каждого утешить и приветить. Значит, умеет подбирать местное руководство дельных, способных работников. Побольше бы таких! Семетей сам себе улыбнулся. От главного врача он вышел в добром расположении духа.
А потом состоялось знакомство с Букалаем… Со двора донесся девичий голосок. Семетей оторвал голову от подушки. Букалай, гремя посудой на кухне, сам с собой разговаривал: «Жена на работе, а я целыми днями дома один, места себе не нахожу…» Должно быть, обрадовался приходу дочери.
— Перизат, подсоби немного. Хлеба нарежь, огурцы помой…
Девушка, прижимая котенка к груди, прошла через зал в угловую комнату. Мимоходом быстрым взглядом окинула гостя. Глаза большие, ясные; зрачки что черная смородина; в глубине их вспыхивали искорки-блики молодости. Трудно было предположить, что это юное очаровательное создание имеет какое-то отношение к ворчливому хозяину, который нескончаемо нудил на кухне про пенсию, про обуглившийся палец и хлопоты жизни.
Подумалось: каких только чудес не бывает на свете! На свалке расцветает благоухающая роза, от грубого, малодушного мужлана рождается красавица дочь.
— Никогда ничего на месте не найдешь, — бурчал Букалай, хлопая дверцей холодильника.
Трепетная девушка, готовая вспорхнуть в любой момент, присела с краешка стола, а чай разливал сам верзила хозяин. Это показалось неприличным: у казахов искони принято, чтобы гостя потчевала чаем девушка или молодка.
Семетей повернулся к окну. Крикливая воронья стая кружилась над поселком. Неспроста, видно, предсказывают нынче старики суровую зиму. Вон сколько ворон собралось здесь, на юге. От их надрывного карканья становится неуютно. Недоброе предчувствие холодит спину.
Чай в пиале успел остыть. Семетей торопливо проглотил его и в знак того, что напился, повернул пиалу набок.
2
Заглянув в санаторную книжку, Семетей обрадовался: врач предписал циркулярный душ. Это было весьма кстати, а то нервишки заметно сдали в последнее время. С тех пор как стал Семетей начальником ОБХСС одного из столичных районов, он лишился всякого покоя и даже забыл, для чего существуют суббота и воскресенье. Такая вот пошла жизнь: телефон заливается как оглашенный. Срочные вызовы обрушиваются лавиной. Чуть что — скачи туда, скачи сюда. Ночью, случается, из теплой постели ныряешь в промозглый кабинет. И в обеденный перерыв перетряхиваешь пыльные папки, уткнешься носом в бумагу, нащупываешь нить очередного преступления. А на работе мигом смекнули: мужик толковый, старательный, молодой, небось вывезет, выдюжит. И давай его нагружать. Но то, что ответственность велика, — не беда. Пока он с любой нагрузкой справится, и никакие соблазны его с пути не собьют. Труднее сладить с разными пройдохами: они глаз с него не спускают, каждый миг подстерегают.
За свою жизнь ему удалось вывести на чистую воду немало хапуг и рвачей. И был совершенно убежден, что преследует их везде и всюду, а выходило наоборот: они его всюду опережали, выслеживали на каждом углу и всячески заманивали в свои липкие сети. Делалось это поразительно примитивно. Отправляется он, скажем, с женой на вечернюю прогулку. У перекрестка откуда ни возьмись лихо тормозит голубая «Волга», и распахивается дверца: «Добрый вечер, дорогой Секе!.. Куда направились, Секе? Садитесь, Секе, я мигом доставлю вас хоть на край света. Поверьте: быть вашим извозчиком — для нас великая честь, Секе…» Не всегда устоишь перед таким натиском. Хоть и с тоской в глазах, а соглашаешься. Случалось, махнув на все рукой, он отправлялся с друзьями-приятелями в ресторан. Все бы ничего, да официант подозрительно услужлив, аж в лепешку расшибается. В одно мгновение появляется и заливная севрюга, и зернистая икра, и заяц, жаренный в сметане. В бокалах пенится шампанское, в хрустальных рюмочках червонным золотом отливает коньяк. Пай-пай! Душа ликует, голова сладко кружится. А тут еще и ароматный кофе в ноздри бьет. Удоволенный, Семетей достает деньги, просит счет. Боже, что делается с официантом?! Он закатывает глаза, вертит шеей, руками-ногами отмахивается. «Нет, не-е-е-т… почтенный! Ни за что! Все оплачено! Ни слепой копеечки с вас не возьму. Что вы, что вы? Обижаете, почтенный. Зачем нам мелочиться?!» Выходит, и тут его опередили рыцари личной корысти.