Шелковый тревожный шорох
Шрифт:
У них даже мысли порой совпадали: Зоя начинает что-то говорить, а Василиса подхватывает и продолжает мысль именно так, как хотела ее сформулировать сама Зоя Васильевна. И реакции у них на многое были схожими. Они быстро сошлись, и так естественно, без приглядываний друг к другу и напряжения, когда хочешь понравиться человеку и непроизвольно ему подыгрываешь. Налицо было не просто родство душ, а как у Киплинга в «Маугли»: мы с тобой одной крови.
Оказывается, так бывает. Как странно, думала Зоя, ведь это совершенно чужой человек!
…Они неторопливо брели по шуршащему золотому ковру. Когда-то Мила мечтала попасть в
Лес преображался неравномерно: одни березы были уже сплошь желтого цвета, в кронах других еще проглядывала зеленая листва. Попалась забавная группка: высокая старая береза в почти сплошь пожелтевшем наряде, рядом – чуть пониже и помоложе – еще с прозеленью, а вокруг с десяток разного роста невысоких молоденьких березок еще целиком в зеленых платьицах.
– Детский сад на прогулке, – сказала, глядя на них, Зоя Васильевна.
– Шелковый тревожный шорох, – откликнулась тихонько Василиса, и Зоя Васильевна в очередной раз вытаращила глаза.
– Вася, ты не поверишь, но именно эти строки и мне сейчас пришли на память!
– Просто подходит моменту! Стереотип мышления. Шорох и правда какой-то тревожный, так и хочется оглянуться. И – шелковый, попробуйте сказать лучше! Правда, там дальше у По уже не по нашей теме:
Шелковый тревожный шорохВ пурпурных портьерах, шторахПолонил, наполнил смутнымУжасом меня всего…И чтоб легче сердцу стало,Встав, я повторил устало:Это гость лишь запоздалыйУ порога моего.– Гость какой-то запоздалый у порога моего, гость, и больше ничего, – продолжила Зоя Васильевна. – Тебе нравятся стихи Эдгара По?
– Да я его поэзию и не знаю толком. Ну, «Ворона» вот кусочек помню. Рассказы понравились. Один из родоначальников детектива, так ведь? Ой, смотрите, обабок!
Глазастая Василиса ринулась к холмику вспученных листьев, палкой поддела их, и из-под листвы явилась взорам светло-коричневая шляпка крепенького подберезовика.
– А вон еще один!
Зоя Васильевна тоже углядела подберезовик, а потом сыроежку. Периодически покрикивали недалеко ушедшие, но не видимые Люся и Толик, Василиса с Зоей откликались. Комаровы были еще не слишком опытными лесными людьми и далеко в лес заходить не решались. Чтобы в лесу хорошо ориентироваться, надо в нем вырасти.
Вернулась Василиса, похвастались друг перед другом своими трофеями и побрели неспешно дальше.
– Вася, а вы с Чучей, то есть с Татьяной Семеновной, дружите? Она же, вроде, выпивает?..
– Это вы мягко выразились, Зоя Васильевна! Чуча, то есть Татьяна Семеновна, зело выпивает! Проще говоря, она запойная. Что, однако, не мешает ей быть очень хорошим человеком. Редкостной порядочности человек. Однажды она мне здорово помогла, можно сказать, спасла, вытащила из отчаянной ситуации. И я этого по гроб жизни не забуду, сколько бы она не пила.
– Расскажешь?
Лицо девушки, заметила Зоя, омрачилось.
– О себе? Расскажу… как-нибудь потом. Может, после вам напишу. Не хочется портить такой день! Я лучше вам
Василисе пришлось некоторое время пожить в доме Татьяны Семеновны и Николая Яковлевича Ельцовых.
– Я тогда попала в пиковую ситуацию. И вот привела она нас, меня с дочкой, к себе. Юльке тогда было шесть лет. Николай Яковлевич удивления не выказал, как будто так и надо. Выделили нам комнату, баню истопили, накормили (у меня за душой ни гроша). Татьяна Семеновна сказала – отдыхай и ни о чем не думай, все образуется.
А через несколько дней она сорвалась, запила. Пора ей пришла, так это между ними называется. И вот утром Николаю Яковлевичу на работу уходить (он механиком в автопарке работает), а жена в непотребном виде, и мы такие – чужие люди в доме, невесть откуда на голову свалившиеся. Но он, надо сказать, не о том переживал, что я могу их обокрасть и свалить…
Николай Яковлевич – Николка, Колян, Колюня, Кольша, как звала его жена в зависимости от настроения, утром внес из коридора ночную вазу – зеленого цвета видавший виды эмалированный горшок. Поставил его в супружескую спальню возле двери, туда же отнес пустое старое цинковое ведро, пластмассовый кувшин, полный воды, да кружку. Потом в маленькую кастрюльку отлил из большой пятилитровой кастрюли три черпака супа, отрезал от буханки хлеба четвертинку и отнес туда же. После навесил на дверь спальни амбарный замок (только теперь Василиса обратила внимание на две замочные петли на дверях их спальни). Все – молча.
За дверью в спальне все это время тоже царила чуткая тишина, но, когда щелкнул два раза ключ в замке, из-за двери донеслось жалобное:
– Колюнь, а если я кушать захочу?
– Не помрешь, полагаю, с супом-то.
– Так, а – второе?..
– Это когда тебе второе требовалось при твоем обострении?
– А если мне плохо с сердцем станет?
– Таблетки в тумбочке.
– Фашист проклятый! Всю жизнь с тобой мучаюсь! Загубил мою молодость! Окно разобью и вылезу!
– Давай, действуй! Далеко не уйдешь. Обшоркаешся об стекла, тебя менты всю полосатую в кровище увидят – в кутузку загребут. Подумают, замочила кого по-пьяни.
Потом, поколебавшись, вынул из кармана ключ, положил на тумбочку и сказал ошалевшей Василисе.
– На всякий пожарный, мало ли что… Может, скорую придется… Но, если не по делу отопрешь ее, сразу выгоню.
– А если она будет проситься?
– Не реагируй! Пару-тройку дней под арестом – ей же на пользу.
И ушел. Едва дверь за ним захлопнулась, из спальни раздалось жалобно:
– Васенька, открой, пожалуйста!
– Не могу, тетя Таня! Вы же слышали!..
– Да он просто тебя пугает!
– Нет, не просите! Нельзя вам!
– Да с чего ты решила, что нельзя?
– Так дядя Коля же сказал!
– «Дядя Коля»! Дисциплинированная какая! А кто тебя в дом привел? Ну, тогда я тебя сама выгоню! Как только фашист на волю выпустит!
– Да я и сама уйду! Как дядя Коля вернется, так и уйду сразу. Нашли крайнюю! Разбирайтесь тут сами, – взъярилась Василиса.
– Васенька, прости, ради Бога! Я не то хотела сказать, не обижайся! Пожалей ты меня!
– Да не могу я! – чуть не плакала Василиса. – Дядя Коля вернется, а вас нет!