Шепчущий мрак

Уитни Филлис

— Доброе утро, Ли Холлинз! — весело приветствовала она меня. — Я превосходно выспалась — в кои-то веки. Никаких плохих снов, никаких волнений, За завтраком уничтожила огромное количество еды.

"А разве ты не разгуливала ночью во сне?" — едва не вырвалось у меня, но я вовремя прикусила язык. Сегодня я была поклонницей знаменитой кинозвезды, и мне не хотелось обижать ее. Не важно, что там стряслось этой ночью. Сегодня она будет Лорой Уорт, а я ее биографом, и никакие наши отношения матери и дочери не имеют значения. Фигурально выражаясь, я хлопнула дверью, заглушив протестующие голоса в моей голове. "Потом, — мысленно произнесла я. — Позже".

Лора подплыла ко мне, жестом указав на стул и усаживаясь на другой. Все было точно рассчитано: я оказалась лицом к яркому свету из окна и балкона, а Лора спиной к нему, так что ее лицо оставалось в тени. Я не возражала против этих хитростей, надеясь, что больше выжму из нее, безропотно подчиняясь ей.

Однако Лора не дала мне возможности проявить инициативу.

— Я знаю, о чем должна рассказать тебе, — живо начала она, сидя очень прямо в парчовом кресле, положив ногу на ногу так, что под тонким шифоном четко обозначилась чудесная линия ее бедра и ноги.

Я вдруг увидела себя о стороны: в неуклюжей позе, носки ног повернуты внутрь, с блокнотом на коленях, крепко зажавшей в пальцах карандаш, словно школьница, склонившаяся над домашним заданием. Во время других интервью меня нисколько не смущало, как я выгляжу. А тут я невольно выпрямила носки ног, развернула плечи и подняла голову повыше.

Лора ничего не заметила. Не думаю, чтобы она воспринимала меня как личность. Она слишком была поглощена своим спектаклем.

— Прошу тебя, передай мне это пресс-папье, — обратилась она ко мне, удобно располагаясь в кресле.

Не дожидаясь моих вопросов, она полностью завладела ситуацией. Мне не хотелось говорить о пресс-папье, но у меня не было выбора. Я взяла с низкого столика прозрачный округлый предмет и отнесла его Лоре. Она подняла его к свету, и крошечные стеклянные цветочки внутри заискрились, переливаясь разными красками.

— Я хочу рассказать тебе о том, как я подарила это пресс-папье Виктору Холлинзу, — помолчав, заговорила она.

Положив карандаш на раскрытый блокнот, где почти не было записей, я старалась внутренне собраться, взять себя в руки. Меньше всего мне хотелось касаться в своем очерке о Лоре Уорт этого эпизода. Я не желала ничего об этом знать, и мое сердце решительно выразило свой протест сильными толчками. Исчезло желание взять у нее интервью. Всего несколькими словами она расправилась со мной, уничтожив меня как писателя.

— Мы только что закончили "Мэгги Торнтон", — увлеченно рассказывала она. — Картина получилась отличная, и мы это знали. Виктор уверял меня, что я получу награду за свою игру, а я утверждала, что успеха мы добились благодаря ему — его книге и сценарию. Ах, мы были безумно влюблены друг в друга!

— Перестань, прошу тебя, — пробормотала я в отчаянии, отказываясь это слышать.

Но Лора пропустила мои слова мимо ушей. Я была для нее не более чем зритель где-то в последнем ряду. Она играла для меня, но забывала о моем присутствии.

— Он был удивительно хорош собой в те дни — мягок, добр, снисходителен…

У меня вырвался протестующий возглас. Я видела отца таким, каким я его себе представляла. Другим я не хотела его видеть. Но Лора не обратила внимания.

— Картина была закончена, и мы были уверены, что никаких поправок больше не будет. Тогда он предложил мне уехать вместе. Я даже не спросила — куда, мне было все равно. Мы отправились в Скандинавию, Виктор зная, что там мои корни. В Копенгагене мы сидели в садах Тиволи, наблюдая, как мир течет мимо нас. Мы что-то покупали, поднимались на Круглую башню. Там побывала когда-то сама Екатерина Великая. Сидя в карете, запряженной Лошадьми, она поднималась все выше и выше по наклонным тропам до самой вершины. С Круглой башни мы смотрели ночью На город с его ярко освещенными прямыми улицами, расходившимися от нас подобно радиусам.

На следующий день мы приехали в Берген. Я помнила его ребенком. Но взрослой увидела впервые. Вскоре мы поехали в Фантофт осматривать деревянную церковь. Виктор был очарован. Это место притягивало его, будило воображение. Он говорил, что испытывает здесь какое-то мистическое чувство — сопричастности к борьбе между Добром и Злом, твердил, что вся литература посвящена этому вечному противостоянию. В своих книгах он хотел, чтобы Добро побеждало Зло. Возможно, поэтому его считают сегодня старомодным.

Я была поражена. Ведь и я, побывав в Фантофте, испытала то же ощущение сопричастности к вечному жестокому противоборству добрых и злых начал. Поистине, я была дочерью своего отца, вероятно, даже больше, чем сама предполагала.

После некоторой паузы Лора продолжила:

— Мы сели на поезд, который шел через горы, в Осло, смотрели из окон вагона на горные склоны и долины, заглядывали в глубокие фиорды. Из весны мы переехали в зиму, поднявшись вверх, туда, где улицы крошечных городков утопают в сугробах. Все было чудесно, потому что мы были вместе, — она покрутила в пальцах пресс-папье, словно это был магический кристалл, в котором ей виделось прошлое. — А в Стокгольме наше совместное путешествие закончилось. Истекло отведенное нам время. Мы нашли приют в одном из чудесных старых отелей девятнадцатого века. Он был расположен возле того места, где под мостом воды озера Меларен сливаются с водами Балтики. Ближе к вечеру мы поехали в старую часть города. Пошел дождь, но мы, как ни в чем не бывало, гуляли рука об руку по узким мощенным булыжником улочкам вдоль медно-красных башен, высившихся над нами. Мне хотелось, чтобы так было всегда.

Мне хотелось купить Виктору какую-нибудь вещицу, которая всегда напоминала бы ему об этом счастливом дне. Пресс-папье «Милльфлёр» в маленькой лавчонке словно поджидало меня. Виктор отошел и склонился над другим прилавком. Улучив момент, я попросила девушку завернуть для меня «Милльфлёр», и, когда мы возвращались по улицам, поливаемым дождем, подарок лежал в моей сумочке.

Нам попался по дороге небольшой уютный ресторанчик, приткнувшийся у тротуара. Дождь полил как из ведра, и мы нырнули туда. Было еще рано, и ресторан пустовал. Не помню, что мы ели в тот вечер, но на столах стояли свечи. Когда официант, приняв у нас заказ, удалился, я вручила Виктору пресс-папье. Протянув друг другу руки через стол, мы соединили их в рукопожатии. Он мечтал о будущем, говорил, что мы поженимся и что нам всегда будет хорошо вместе — вот как сейчас. Я верила каждому его слову — ведь это был Виктор, — хотя и понимала, что жизнь не состоит из одних радостей. Я улыбалась ему и помалкивала, а он говорил, что видит огоньки свечей в моих глазах.

Лицо Лоры находилось в тени, я едва различала его, но голос ее не дрожал. Он звучал твердо, с легкой хрипотцой, сообщавшей ему непередаваемую эмоциональную выразительность.

— Нам нужно было уезжать на следующий день. Она перестала вертеть пресс-папье и сжимала его в ладонях. — Мы вернулись в Голливуд, и только тогда я сказала ему, что не могу выйти за него замуж. Он был страшно зол, но понимал, что стоит за моим отказом. Виктор вылетел в Нью-Йорк, даже не известив меня об отъезде. Через месяц я заподозрила, что у меня будет ребенок но не сказала ему. Тогда, во всяком случае, не сказала. Он мог бы попытаться использовать это, чтобы заставить меня принять его предложение. Конечно, я не ожидала, что он так рассердится на меня. Не предвидела также его скоропалительной женитьбы на Рут. Через несколько месяцев я сообщила ему, что жду ребенка. А что мне делать с ребенком в Голливуде?