Шепот тьмы

Эндрю Келли

Его ноги теряли чувствительность. Желудок болел. Он быстро терял терпение от ожидания. Это было невероятно похоже на Колтона Прайса – мальчика, помешанного на времени, – специально опаздывать.

Словно услышав его зов, Прайс прибыл, насвистывая заунывно веселую мелодию, выйдя из-за угла. Он был излишне весел для этого чертова часа. Это, а также мысль о том, что отличное свиное жаркое пропало зря, еще больше испортило быстро ухудшающееся настроение Апостола. Он сунул руку в карман пиджака и нащупал лежащий там предмет: холодный осколок

кости расположился между его пальцев. Ощущения от талисмана были такими же, как и всегда, – словно он схватился за провод под напряжением. Ток пробежал до локтя.

– Хватит, – сказал он, и свист затих. Взгляд Прайса был нечеловеческим в темноте, что резко контрастировало с абсолютной естественностью всего остального, его улыбка широко растянулась, а щеки порозовели от холода.

– Странный выбор места встречи. – Прайс постучал пальцем в широкую решетчатую дверь, расположенную ближе всего к нему. Звук разнесся по широкой аллее подразделений. Он постучал снова, на этот раз отстукивая первые пять нот песни Shave and a Haircut тыльной стороной костяшек пальцев. И снова звук отразился в темноте. Наступило затишье, а затем инфернальный призрак Апостола постучал в ответ: два бита.

Ухмылка Прайса расширилась.

– Я вижу, ты привел своего друга.

Это тривиальное прозвище бесконечно раздражало Апостола. То, что маячило вдалеке, гнилое и вонючее, было его непрошеным проклятием.

Его треклятое наказание.

И Прайс знал это.

– Не играй с ним, – огрызнулся Апостол. – Он не игрушка для твоей потехи.

– Вы защищаете его, – сказал Прайс. – Я понимаю. Вы проводите много времени вместе. – Его ухмылка была непоколебимой, а улыбка при свете – волчьей. – Знаете ли вы, что военнопленные использовали этот сигнал вызова и ответа, чтобы идентифицировать своих товарищей в плену? Мы с твоим маленьким приятелем не слишком отличаемся друг от друга.

Где-то неподалеку эта ужасная тварь невидимым образом волоклась по земле. Апостол слышал, как пальцы его ног шаркают по поверхности земли. Те сапоги, в которых он умер, были испачканы водой и разваливались на части.

– Он мне не приятель, – сказал апостол с гораздо большим раздражением.

– Вот это да. – Прайс засунул руки в карманы с полным безразличием, что только усилило раздражение Апостола. – Я просто поддерживаю разговор.

– Ну, не надо, – приказал Апостол, крепко сжимая осколок в кармане. – На самом деле, просто молчи. Говорить буду я, а ты слушай.

В ответ он получил упрямое молчание и сверкающий черный взгляд. Он на мгновение погрузился в спокойствие, зная, что оно будет недолгим.

– Пеший турист нашел Костопулоса на дне ямы. В официальном полицейском отчете говорится, что он упал, но мой источник в офисе патологоанатома утверждает иное. Мне сказали, что он выглядел так, будто его разжевали, а потом выплюнули, – факт, о котором ты мог бы знать, если бы не был слишком занят, чтобы ответить хоть на один мой звонок.

Когда Прайс ничего не

ответил, Апостол потянулся в задний карман и достал свернутую папку, которую принес из машины.

Смочив слюной большой палец, он демонстративно пролистал несколько листов с примечаниями, которые Микер необъяснимым образом набрал шрифтом Comic Sans.

– Последние несколько недель у меня было особое задание для Марка. Ты же знаешь, каким он становится неугомонным, если его нечем занять.

Прайс, как и ожидалось, продолжал держать язык за зубами.

– Знаешь ли ты, – начал Апостол, чувствуя излишнее торжество по поводу этой маленькой победы, – что у Делейн Майерс-Петров есть старый семейный кот по имени Петри?

Никакого ответа не последовало, кроме доносившегося издалека воя сирены скорой помощи, которая то появлялась, то исчезала. Когда он поднял взгляд от своих записей, то обнаружил, что все следы вечной ухмылки стерты с губ Прайса. За плечом Апостола виднелось лицо, гротескное и впалое, с широкой, озорной ухмылкой.

– Марк сделал здесь небольшую заметку для себя, – продолжил он, стараясь не смотреть прямо на нее. – Он написал «любит консервированного тунца». Похоже, он заслужил доверие любимца семьи Майерс-Петров. Тебя это заставляет нервничать, не так ли? Марк время от времени может быть немного вспыльчивым.

И снова Прайс промолчал.

– Давай посмотрим, что еще. – Апостол перелистнул на следующую страницу. – Она сортирует свои книги в алфавитном порядке по авторам. Предпочитает утренний душ вечернему. Выбирает скромное нижнее белье, ничего с кружевами и оборками. – Он снова взглянул на Прайса и увидел, что лицо мальчика в темноте побледнело. Покопавшись во внутренних карманах пальто, он извлек измятую шерстяную шапочку и подбросил ее в воздух, как фрисби. – Что ни говори об этом парне, но Марк Микер неумолимо аккуратен.

На асфальт между ними приземлился берет Майерс-Петров. Прайс шумно вздохнул.

– Дело в том, – сказал Апостол с удовлетворением, проникающим в его душу, – меня не интересуют ни ее привычки спать, ни ее домашние животные, ни ее нижнее белье. Знаешь, что меня интересует? То, что почти каждый вечер Микер следовал за ней от кампуса Годбоула до станции Парк-Стрит. Может, угадаешь, куда она направилась дальше?

Прайс по-прежнему молчал. Апостол сжимал костяной осколок, стиснув зубы от напряжения. Глаза Прайса перед ним были плотно закрыты. Его руки сжались в кулаки по бокам.

– Говори, – приказал Апостол. – Я презираю однобокие разговоры.

– Оставь ее в покое. – В голосе Прайса не было и тени улыбки – ни проблеска смеха, ни капли высокомерия. Только холодная просьба, облеченная в форму приказа. Апостол должен был прийти в восторг, увидев, как тщеславный Прайс был сбит с ног. Но вместо этого черные глаза открылись, и он почувствовал, как его до костей пробирает холод от непоколебимого пристального взгляда мальчика.

– Даже не будешь ничего отрицать?