Шепот Земли и молчание Неба. Этнографические этюды о традиционных народных верованиях

Итс Рудольф Фердинандович

Такой переворот в идеологии, в сознании масс, придавленных несправедливостью то ли кастовой системы, то ли рабовладельческого гнета, неумолимо должен был породить представления об ином, высшем божестве, не связанном с прежними богами или, во всяком случае, резко противостоящем им.

Прежде всего подобное состояние в общественном сознании проявилось на просторах Индостана, где жесткие рамки кастовой системы, откровенно поддержанные индуизмом и его священнослужителями — брахманами, вызывали чувства протеста и откровенное сопротивление племен и народов, включаемых путем захвата в пределы индуистских царств.

Легенда свидетельствует, что где-то в районе современного Непала, у отрогов Гималаев, в роскошном дворце царя Шакья родился сын. Удивительным было рождение мальчика. По небу

пронеслись знамения, птицы пели восторженно, а мальчик, родившись, тут же пошел. Уверенно сделал семь шагов, и появилась вода на тех местах, и семь лотосов распустились, где отпечатались следы маленьких ног. Почти три десятка лет прожил царевич в спокойствии и довольстве в родительском дворце, где воздух был всегда прозрачно-благоухающим. И только память о происшедших встречах за пределами дворца беспокоила его душу. Редко, очень редко покидал царевич дворец, но как-то, покинув его, он встретил больного, потом старика, а еще как-то — мертвеца, которого несли на носилках.

С тех пор царевич, который раньше ничего не видел вокруг, кроме радостных лиц своих домочадцев и слуг да веселых красавиц, услаждавших его взор, задумался о больном, старике и мертвеце.

Однажды ночью он проснулся и увидел дневных красавиц на ложах в отвратительном виде, с уродливыми лицами, неприятными вздохами. Покинул царевич свои покои, сел на любимого коня и незаметно выехал из дворца. Донес конь царевича из рода Шакьев на север Индостана. Опустился царевич на землю под деревом бодхи и предался раздумьям. Сидел он почти недвижный, пытаясь понять смысл жизни и мироздания. Ничто не могло отвлечь его. Перед ним неожиданно возникали пиршественные столы, и сидевшие за ними звали его к себе, а он ничего не слышал и не замечал. То злой дух тьмы Мара решил искусить царевича, отвлечь его от благочестивых мыслей. Посылал Мара и прелестных красавиц, грациозных, но даже не двигался с места царевич. Так прошло много дней, и стал царевич буддой, стал «просветленным». И познал он истину: жизнь — страдание, причина страданий — людские желания. Чтобы пресечь желания, нужно прекратить цепь перерождений и путем истины достигнуть состояние нирваны. Нирвана — это нечто непередаваемое, это когда ты одновременно существуешь и не существуешь, ты есть в своем разуме, но вне физической оболочки и, значит, вне всяких желаний.

Пошел царевич по Индостану проповедовать открытую им истину, доказывая, что главная цель жизни — не жить в этой скверной оболочке, а постигать пути познания от архата, ставшего на путь истины, к бодхисатве — состоянию «прозрения», затем к состоянию «просветления» — будде и далее — к состоянию нирваны.

Назван был царевич Гаутамой, и стал он тем буддой, которого выделяют особо, обозначают его с большой буквы — Будда. В состоянии будды Гаутама пробыл достаточно долго, чтобы успеть разъяснить людям смысл найденного им пути к истине, чтобы рассказать о возможностях познания, доступных любому, независимо от его национального происхождения и кастового положения. Гаутама в своих проповедях резко порывал с этнической обусловленностью религии и ее служением господствующему классу, господствующим кастам.

Будда — в древнеиндийской мифологии человек, достигший наивысшего предела духовного развития

Идеи Гаутамы легли на благодатную почву. Они стали быстро распространяться в Индостане, но столь же быстро против них поднялась индуистская реакция, так как господствующие классы с проникновением буддизма, не признававшего каст, теряли удобную систему социального подавления низших слоев общества. Реакция индуистов была столь однозначна, что в конце концов из пределов Индии буддизм был вытеснен и обосновался в сопредельных странах Юго-Восточной Азии, играя периодами важную роль в культурной жизни центральноазиатских районов.

С появлением учения Гаутамы в истории мировой цивилизации произошло чрезвычайно важное событие — появилась религиозная

система, адептом которой можно было стать, а не только быть им по рождению. Все прежние политеистические и монотеистические «племенные», или «полисные», религии отступали перед буддизмом, ставшим первой мировой религией человечества. Будучи первой, она в значительной степени отражала всю противоречивость и прежних традиционных верований, и самого социального бытия, продуктом которого она являлась. Будучи первой, буддийская религия проявила массу изобретательности, чтобы не нарушить священный облик свой и в то же время пойти на явные уступки прагматизму верующих, согласных принять ее догмы не сами по себе, а при определенных условиях.

Первоначально Гаутама выдвинул идею о полном отрешении от мирской жизни и постижении истины через строгую монашескую юдоль. Этот путь был назван хинаяна — малая колесница спасения. В таком виде буддизм пришел на Индокитайский полуостров, но проникнуть далее на северо-восток, в Китай, не смог. Хинаяна отвлекала от производительного труда все население и воспринималась как абсурдная. Буддистские наставники выдвинули идею махаяны — большой колесницы спасения, допускавшую занятия мирскими делами, чередование их с духовными. А в тибето-монгольском ламаизме — ответвлении буддизма — даже появилась система «молитвенных мельниц» — специальных металлических барабанов, стоявших в храмах, на которых был высечен текст молитвы и обязательное изречение в честь Будды: «О ты, божество, сидящее на лотосе». Верующему-ламаисту достаточно было зайти в храм, повернуть рычажок молитвенной мельницы и удалиться — молитва тобой «произнесена».

Да, именно так. И создавалась сугубо прагматическая концепция — «молитва молитвой, но и делать что-то надо». Резким неприятием буддийских заповедей ухода от мирских забот отличалось прагматическое китайское крестьянство, принявшее эту религию только как религию для мертвых, религию смерти. Хотя мы с полным правом считаем, что Китай долго был буддийской страной, более того, в Китае с легкой руки проповедника Буддидармы родился фактический антипод идеям Гаутамы — дзен, или чань-буддизм. Как религия живых и для живых, буддизм не оставил следа в суеверном сознании прошлого Китая.

Буддизм почитает в качестве высшего божества самого Гаутаму-Будду, но допускает существование в некой беспредельности Вселенной, где есть бесчисленное множество будд, Будду всех будд — Амитабху. С течением времени, превращаясь так или иначе в религию господствующего класса (такова судьба всякой религии в антагонистическом обществе), буддизм должен был ввести систему обязательных обетов, систему наказаний за неправедную жизнь и вероотступничество, да и некоторую иллюзорную, но зримую картину блаженного существования до исчезновения при достижении нирваны. Так, в буддизме появляются воины, будды — охранители веры, появляются ад и даже рай, которым можно насладиться, достигнув состояния будды. Откуда пришли эти представления? Только ли это дань прошлым представлениям о подземном царстве тьмы или роли древних жрецов и шаманов, или это элементарная мечта о некоем «золотом веке», а может быть, определенная трансформация социальной истории в сознании людей, веривших в чудеса?

Конечно, нельзя сказать, что христианство, провозгласившее, как известно, тоже вненациональную и внеклассовую религию, доступное для каждого на земле учение Христа, было порождено буддизмом, но наверняка последний влиял в какой-то мере на христианские догматы. Во всяком случае, как мусульманство возникло под влиянием христианства, так обе эти системы, несомненно, опирались на положения и постулаты буддизма.

Три верховных божества трех мировых религий включили в себя функции неисчислимых духов, небожителей, божеств. И все-таки у каждого из трех богов — Будды, Христа и Аллаха — были прямые помощники на небесах и противники под землей, а на земле — верные их служители: ламы, монахи, муллы. В небеса были устремлены дацаны и ступы, церкви и костелы, мечети и минареты. Новые боги и новые религии тоже связывали себя с небом, разница лишь в том, что в течение тысячелетий разные племена и народы видели в нем надежду и спасение в этой, земной, жизни, а буддизм, христианство и ислам отнесли их по ту сторону бытия.