Шерлок Холмс и дело о крысе (сборник)
Шрифт:
Мы оказались в тесном, тускло освещенном помещении, где имелись каменная раковина и деревянный шкаф. В центре на каменном возвышении лежал труп, прикрытый зеленой простыней. Лестрейд обошел комнату, поворачивая вентили на газовых горелках.
– Я хочу, чтобы вы все рассмотрели как следует, – проговорил он замогильным голосом. – Если вы сумеете мне объяснить, как человека можно довести до такого состояния, я буду вам бесконечно признателен.
Холмс глянул на меня украдкой и приподнял брови – откровенное волнение Лестрейда его явно удивило. Оно настолько не вязалось с обычным прагматизмом
– Советую вам прикрыть носы и рты платком, джентльмены. Вонь страшная, – добавил Лестрейд.
Мы последовали его совету. Проделав то же самое, он сдернул тяжелый покров, который упал на пол, открыв нашим глазам тело, лежавшее на возвышении. С первого же взгляда нам стало ясно, почему даже бесстрастный Лестрейд впал в такое волнение. Не хотел бы я вновь увидеть подобное.
Тело, вне всяких сомнений, принадлежало мужчине, однако страшные нарывы и волдыри, источавшие зловонный зеленый гной, так сильно уродовали лицо, что оно практически лишилось человеческих черт. Не затронутая кавернами кожа была испещрена багровыми вздутиями. Вонь, исходившая из прорвавшихся гнойников, почти валила с ног.
Руки и ноги страшно распухли, увеличившись почти вдвое, на обоих лодыжках виднелись гангренозные пятна. Половина лица несчастного вспухла, кожа натянулась, образовав твердую блестящую поверхность и практически скрыв левый глаз. Одна ладонь, судя по всему, отвалилась, ее просто приложили к обрубку запястья.
Холмс оказался смелее меня. Плотно прижав ко рту платок, он осмотрел тело в лупу, хотя и тщательно избегал всяческих прикосновений. Через несколько секунд он отпрянул – лоб в каплях пота, глаза прищурены от отвращения. Было понятно, что он не в состоянии дольше находиться рядом с гниющим трупом.
Некоторое время мы молчали, я лишь почувствовал, что слезы застилают мне глаза. Мне было от души жаль этого бедолагу, кем бы он там ни был, как бы ни прожил свою жизнь, поскольку ни один человек, ни грешник, ни святой, не заслуживает подобного конца. Можно было подумать, что все адские хвори вселились в тело неизвестного, разрушив его изнутри.
Адские хвори. Слова эти эхом отдались в моем мозгу, по телу мурашками пробежало смутное воспоминание. Струны памяти задрожали, и вот я перенесся в аудиторию Лондонского университета: я смотрю в иллюстрированный учебник, а профессор Линдстрем своим пронзительным голосом в мельчайших деталях описывает главную иллюстрацию на странице: «Похоже на дьявольские козни, верно? Воистину адская хворь!»
– Господи всемогущий! – произнес я негромко, и будто ледяная рука сжала мне сердце. – Господи!
Оба моих спутника встревоженно посмотрели на меня.
– Что такое, Уотсон? – участливо произнес Холмс.
Я посмотрел на него в упор:
– Это бубонная чума.
– Что? – воскликнул Лестрейд. – Так что… что это такое…
– Заразное бактериальное заболевание, которое принято считать побежденным, характеризующееся появлением на коже бубонов – воспаленных нарывов, – ответил я, почти дословно цитируя учебник, который штудировал в юные годы.
– Она свирепствовала в Лондоне в тысяча шестьсот шестьдесят пятом году, погубив почти всех жителей. Прекратил эпидемию лишь Великий пожар, разразившийся на следующий год, – добавил Холмс.
Лестрейд уставился на обезображенный труп с еще большим ужасом и повторил единственное слово, которое ножом врезалось ему в мозг:
– Заразное, – произнес он. – Вы говорите, оно заразное?
Я мрачно кивнул:
– Да. В меньшей степени здесь, в холодном помещении, но даже и тут опасно длительное время находиться рядом с трупом.
Лестрейд поперхнулся и шагнул назад.
– Вы уверены? – спросил он. Вся краска схлынула с его лица.
Я кивнул:
– Совершенно уверен. Труп необходимо сжечь. Причем немедленно, прежде чем инфекция начнет распространяться. А если это произойдет, болезнь уже будет не остановить. Она подобна пожару в австралийском буше: против нее нет средств. Уничтожает все на своем пути.
Инспектор старательно закивал:
– Поверю вам на слово, доктор. Вы меня убедили. Распоряжусь, чтобы это проделали немедленно. Идемте, джентльмены, давайте покинем это помещение. У меня и так мурашки бегут по коже.
Через пятнадцать минут мы вновь сидели у Лестрейда в кабинете и пили крепкий горячий чай. Инспектор успел распорядиться, чтобы труп уничтожили, и приказал всем, кто будет этим заниматься, завязать рты и носы платками, а также надеть перчатки. И вот он сидел напротив нас, нервно позвякивая чайной ложкой, бледный как полотно.
– Чума… – проговорил он с недоверием, скорее самому себе, чем нам с Холмсом.
– Откуда, Господи прости, она могла взяться? И кому пришло в голову убивать человека, которого уже почти прикончила болезнь? – недоумевал я.
– Вы это о чем? – не понял Лестрейд.
– У него перерезано горло, – проговорил Холмс. – Его убили. По всем признакам, труп пролежал в воде недолго, значит, убийство совершено недавно. Кровь на горле едва успела запечься. Скорее всего, убийство произошло прошлой ночью, причем этот несчастный уже был безнадежно болен. То есть в любом случае стоял на пороге смерти – зачем же было его убивать? Какой тут возможен мотив?
– Избавить его от страданий, – предположил я.
– Не исключено. Но это предполагает, что о нем хотели позаботиться. Зачем же потом бросили труп в воду? Если горло перерезали для того, чтобы положить конец мучениям, почему было не закопать тело? А вместо этого его бросили в Темзу, где труп в любом случае рано или поздно обнаружили бы.
– Возможно, убийца был в состоянии аффекта и не мог мыслить рационально, – сказал я.
Холмс кивнул:
– Возможно, вы и правы, Уотсон.
Я улыбнулся про себя. Когда Холмс с такой легкостью соглашался с моими предположениями, это всегда значило, что у него есть собственное, иное объяснение.
– Меня заботит другое, джентльмены, – вступил в разговор Лестрейд. – Закончена на этом история или нет? Одно нераскрытое убийство для Лондона пустяк. Возвращение чумы – другое дело. А что, если убийца одновременно и переносчик заболевания? Как мне надлежит поступить?