Шесть дней Ямады Рин
Шрифт:
Смотрю, Чжун Ки снова рядом нарисовался весь из себя такой любезный. Вот, думаю, пора тебе, Красный Шест, начинать отрабатывать свои привилегии.
– Выдели-ка мне пару ребят посмышленей, чтобы я съездила в похоронное бюро, - прошу я его.
– Я и сам могу, для меня это честь.
И ухмыляется так плотоядно. Так-так, тут нужно сразу рога обламывать. Гляжу на него очень серьезно и говорю:
– Брат Чжун Ки, забудь, просто забудь, что я -- женщина. Постарайся, потому что незаменимых людей не бывает.
Я не пугаю, я предупреждаю, причем честно
– Хорошо, Хозяйка, договорились, - отвечает Чжун Ки, внезапно охрипшим голосом.
Это Сяомэя работа -- прошелся призрачным мечом по горлу "Красного Шеста" для закрепления эффекта.
И я еду в компании трех бойцов туда, куда хочу, хотя сама не понимаю, почему именно я хочу именно туда. Может быть, убедиться, что все приготовления сделаны как надо? Не понимаю я себя в последнее время.
Заведение это самое известное в городе, дорогое и престижное. При нем поминальный зал в традиционном стиле. Народу там всегда полно, но на нас (не столько на меня, сколько на парней, которые уж слишком бандитского вида) никто почти внимания не обращает. Оно и понятно, у людей горе. Призраки, а их тут едва ли не больше, чем живых, тоже заняты, они вкушают оставленные им подношения. Вокруг столиков, уставленных мисочками с вертикально воткнутыми в пищу палочками, столпотворение, духи напирают со всех сторон, а посредине сидит ронин... и преспокойно наминает за обе щеки поминальный рис. Вот ведь проглот! И куда оно в него всё помещается? Я только рот успеваю открыть, чтобы наорать на бессовестного обжору, а он уже тут как тут.
– Добрый день, Хозяйка Рин!
– скалится Рё. И улыбка у него солнечная, счастливая, лучистая. А у меня вдруг тоже теплеет на душе. Я так рада его видеть, так рада, что не могу сдержаться и смеюсь в ответ.
– Гляди, я новую одежду себе купил, - хвастается ронин.
Да, он купил. Ярко-красный спортивный костюм с желтыми лампасами и огромным золотым сердцем из пайеток на спине. И девчачьи кеды в стразиках. Только бандана старая вокруг шеи повязана, как и прежде.
– Красиво же, верно? И модно.
Он такой нелепый и смешной, что разозлиться у меня не получается, хоть убейся. Видимо, я имею слабость к мужчинам, у которых напрочь отсутствует чувство вкуса и меры.
– Очень красиво. Но немного неуместно на похоронах.
– Да? А я как-то не подумал. Извини, пожалуйста, - кланяется он.
– Ты вовремя. Дядя уже готов. Нафаршир... Прости, набальзамировали его, от живого не отличишь.
Я не поскупилась на гроб, он шикарен -- внутри шелк, снаружи перламутровая инкрустация по красному дереву. И дядя в гробу в самом деле как живой лежит. Серьезный и спокойный, каким никогда не был. Прическа -- волосок к волоску, черная повязка на глаз аккуратно прилажена, дорогущий халат. Не стыдно братве показать.
И меня охватывает странное чувство. Вот лежит передо мной человек, убивший моего отца, человек, которому я почти каждый день желала смерти, а мне хочется, чтобы всё вернулось назад, всего на несколько дней. А все потому, что я до сих пор не понимаю, надо ли мне возглавить "Трилистник" или нет. Вдруг я со временем превращусь в такого же упыря или еще кого похуже? Какой бы я была, если бы дядя не забрал меня из сиротского приюта? И я не замечаю, что задаю эти вопросы вслух.
– Ты уже другая, - говорит Рё.
– Лучше многих и не хуже большинства людей. Представь, что выйдешь сейчас из бальзамировочной с другими документами, никем не узнанной, словно все забыли, что есть такая Ямада Рин. Что станешь делать?
Я честно представила. И мысленно уткнулась носом в призрачную стену. Не будет в моей жизни Красавчика Тана и всех воспоминаний связанных с ним: пучеглазой куклы, штопанных колготок, сочинения "Как я провел лето", написанной под диктовку бандита-игромана, исчезнет Сяомэй, Мелкий, Жмот и еще множество людей, которые мне дороги.
– И всё же я была бы... свободна, - шепчу я.
– Множество дорог лучше одной единственной, верно?
И поднимаю голову, чтобы встретиться взглядом с ронином, стоящим рядом. Так близко, что чувствую его дыхание на своих веках. А пахнет он травой, просто мокрой травой.
– Свобода, сама по себе, не дает ни счастья, ни радости. Она как небо. Просто, либо ты видишь его, либо нет, оставаясь на земле.
– А что дает?
– Уже не знаю. Раньше думал так же, как ты.
– А теперь?
– спрашиваю я немеющими от смущения губами и взгляд отвожу.
Ох, а хризантемы-то в ленте замялись! Мы одновременно тянемся поправить белые лепестки, и я случайно касаюсь руки ронина -- смуглой, со свежей царапиной на тыльной стороне ладони. И перестаю существовать, а вместе со мной весь остальной мир. Гаснет Солнце, останавливается Земля, улетает в космос Луна... Блин!
Домой... э, в смысле, в родовое гнездо я возвращаюсь с телом дядюшки в шикарном гробу, в компании смирных и вежливых до крайности "быков" и в полностью растрепанных чувствах. И вот, что это было? У нас с ронином что такое сейчас произошло? Но спросить мне не у кого, так как Рё, пока я отвечала на телефонный звонок, непостижимым образом исчез. Совсем, как те огромные девятихвостые лисы, которые в изобилии водятся на склонах его любимой горы. Стоило только взгляд отвести -- и нет его. Впрочем, кредитку он мне не вернул, а значит, будет ему на что поужинать и переночевать.
– Что он себе там за новую одежду купил?
– спрашивает Мелкий.
– Брат Рё звонил, сказал - тебе не понравилось. Обещал, что завтра он будет одет правильно.
Брат Рё, значит? Так-так! Значит, Мелкому он звонит, а мне -- нет? У, проглотина ненасытная!
– Еще один красный спортивный костюм, - ворчу я и злюсь, злюсь -- и на себя, и на Рё, и на весь свет. И особенно, на Боко, который так и норовит лизнуть в коленку.
– Пшел вот, сучий сын!
Пёс обиженно отворачивается спиной и так тяжело вздыхает, что находящиеся поблизости братья неодобрительно качают головами. Ну и пусть!