Шествие в пасмурный день
Шрифт:
— В нашей деревне ты единственный получил этот орден.
Теперь Кэю стало ясно, что человек по имени Кээцу был сыном старика. «Ага, значит, после того как Кээцу погиб, Такадзи — очевидно, его младший брат — женился на Ёсико. Выходит, старик принимает меня за этого Кээцу, или, правильно говоря, Кэйити, который, судя по его имени, был старшим сыном. [38] Если Кэйити погиб во время войны, значит, случилось это по меньшей мере лет тридцать пять тому назад. Допустим, что погиб он двадцати лет, следовательно, теперь ему было бы уже за пятьдесят пять. Однако в сознании
38
Окончание «ити» в имени Кэйити означает «первый», «первенец».
— Присядем, Кээцу. — Старик сделал несколько шагов и первым осторожно опустился на плоский камень, каким обычно выкладывают садовые дорожки. Кэй присел чуть поодаль.
«Господи, какая же путаница в голове у бедного старика! Ведь он сознает, что сын его погиб. И в то же время считает — и попробуй разубеди его! — что это его сын, молодой, как в былые времена, сидит рядом с ним». Бабушка Кэя умерла, когда он был совсем маленьким, деда своего он тоже не помнил и не представлял, как могут вести себя старики в глубокой старости, когда наступает угасание разума. Встреча с этим стариком произвела на него удручающее впечатление.
Решив немножко потешить деда, Кэй, как бы входя в роль его погибшего сына, спросил:
— А как дела дома? Все ли здоровы?
— Такадзи отправился на заработки в Токио. Обещал приехать ко дню поминовения усопших.
Взгляд старика блуждал по развернутой веером панораме. В центре ее светлым пятном поблескивало болото. Справа, вдали от невысокой горы с часовней, виднелась знакомая автострада, по обе стороны которой теснились жилые дома. Ниже болота — террасы заливных полей. В левой стороне темной полосой протянулась роща. С холма отчетливо виднелась и пойма реки.
— Дочери мои уже в годах. У всех свои семьи, — с довольным видом рассказывал старик.
— И что же, все они живут здесь, в деревне?
— Какое там! И Кацуко, и Хироко, и Ясуко вышли замуж за городских работяг и, надо сказать, неплохо устроились в городе. Не повезло только тебе да вот, пожалуй, Такадзи.
— А что, разве крестьянским трудом не прокормишься? — спросил Кэй, а сам с тоской и неприязнью подумал о собственном отце. Тот тоже уходил на заработки, подорвал здоровье, а вернувшись домой, часто пил и дебоширил.
— Когда мы получали земельные участки, которые прежде арендовали, нам казалось: да-а, стоящая штука эта демократия. А сейчас выращивать рис нет никакого толка, само правительство против…
Кэй искоса взглянул на деда. Что-то не похож на выжившего из ума… А вдруг у старика сейчас наступит полное просветление и он возьмет да и спросит меня: «Ты, парень, собственно, кто такой?»
Доставая сигареты, Кэй подумал: «Не стоит, пожалуй, особенно рассиживаться тут».
— Дедушка, может, закурите? — Выпуская колечки дыма, Кэй протянул пачку сигарет и зажигалку.
— Не-ет, нет. Я уже давно не курю и не пью.
— А сколько же вам, интересно, лет?
— Мне-то? Восемьдесят два.
— Ого! А держитесь молодцом. И внуки небось есть?
Старик молча кивнул.
— Сколько же у вас внучат?
— Хм… целый десяток. Семерых дочки подарили, а трое от сына. Только вот разлетелись все кто куда. В последний раз удалось повидать всех вместе в прошлом году, в январе, на похоронах моей старой. Тогда и сыночки Такадзи приезжали.
«Ага, значит, жена деда, то есть мать этого самого Кээцу, уже умерла. И старик теперь живет, очевидно, вдвоем со своей снохой Ёсико», — сообразил Кэй, но все-таки для полной ясности спросил:
— Дедушка, значит, вы уже овдовели?
— Да, опередила меня хозяйка, оставила одного… — Старик утер нос, из глаз его потекли слезы.
— И теперь вы живете вдвоем с Ёсико?
— Да… такая тоска. Ёсико могла бы и дома сидеть, так нет, заладила ходить на соседний заводишко на почасовку.
При слове «почасовка» Кэй даже хмыкнул. Он припомнил, что за поселком, видневшимся с холма, был еще один. Там-то, за школой, неподалеку от конторы сельскохозяйственной кооперации, и находился небольшой завод по изготовлению запасных частей для радио- и телеаппаратуры. Очевидно, сноха старика ходила туда на временную почасовую работу.
— Дедушка, значит, вам целыми днями приходится сидеть одному?
— Конечно. Хорошо вот, что ты вернулся. Я ведь после смерти моей старой совсем дурной стал. Ёсико только и знает, что бранит меня.
«Ну не странно ли, сам же признает, что стал дурной?» — подумал Кэй и рассмеялся, но тут же оборвал смех. Ему почему-то стало грустно. Вспомнилась мать. Как и эта Ёсико, она тоже ходила подрабатывать на ближайший от их деревни завод, выполнявший заказы по субподрядам.
«И сколько же горя она хлебнула со мной?! То я угодил в полицию за мелкую магазинную кражу, то пристрастился к „забаве“ с растворителями… [39] Отец, как узнал про эти „подвиги“, избил меня до полусмерти…»
39
Речь идет об одной из современных «забав» японских подростков, которые одурманивают себя, вдыхая пары растворителей.
— Как же все-таки славно, что ты уцелел и вернулся.
От слов старика у Кэя даже защемило в груди.
— За свою долгую жизнь я видел много горя и безропотно, со смирением ждал своего часа. Но вот ты вернулся, жив и невредим, и я счастлив, что дожил до этого дня.
Кэй молча слушал неторопливую речь старика, а сам думал: «Как гложет его мысль о сыне. Уже отказывает рассудок, а старик все-таки не в силах забыть своего первенца, погибшего на войне несколько десятилетий назад».
Взмахнув худой, как иссохшая ветка, рукой, старик указал Кэю на видневшиеся вдали дома и с горечью заговорил:
— В семье Секити война унесла две жизни. Теперь в его доме живет лишь вдова. Помнишь Такэо — сына лесозаготовителя, с которым ты дружил? Он тоже погиб. Сходи в храм Хатимана, [40] и ты убедишься сам. Там ведь высечены имена одиннадцати отважных героев, погибших в войне за Великую Восточную Азию, в том числе и твое…
Кэя охватило уныние. Среди густой зелени виднелись сероватые и красные пятнышки крыш, крытых оцинкованным железом. Деревенька была маленькая, не больше тридцати дворов.
40
Хатиман — синтоистский бог войны.