Шхуна, которая не желала плавать
Шрифт:
И вот как-то в глухую полдневную мглу Жан Мартин, Фредерико Франсуа и еще несколько наших знакомых осторожно пересекли Плас, притаились, пропуская отряд жандармов (они тренировались в маршировке), а затем пробрались к нам на борт, не замеченные никем, кроме примерно трети обитателей города.
Каждый нес что-то. Фредерико — ящик крепчайшего рома «Лимон Харт», условно замаскированный газетами. У Мартина были две бутыли красного вина, обернутые старинной нижней юбкой. С плеча Жана свисала холщовая сумка, в которой с легкостью опознавались двенадцать бутылок коньяка.
Майк, встретив их на палубе, чуть не хлопнулся в обморок. Грот был поднят для просушки, и у него достало сообразительности отпустить фалы, так что гафель с парусом рухнул
Ноши эти не имели отношения к нашему грузу. Это были дары, которые дарители собирались вручить нам для доставки их друзьям в разных маленьких портах Ньюфаундленда.
Кое-какие необходимые операции были произведены над нашей шхуной на заброшенной верфи по ту сторону гавани. С помощью Пауло и Тео мы сколотили деревянные желоба двадцати дюймов шириной и двадцати дюймов высотой вдоль внешних стен каюты. Каждый желоб был разделен перегородками, чтобы удерживать наш груз на месте, если начнется качка. Полосы парусины, накрывавшие желоба, должны были защищать груз от брызг и дождя.
Груз размещался на палубе по очевидной причине — чтобы его было проще выкинуть за борт, если нас начнет преследовать полицейский катер. И вот тут гений Пауло проявился сполна. Он сконструировал систему шарниров, так что нам стоило нажать на деревянный рычаг, и оба желоба перевернулись бы, каждый над своим планширем, и мы бы избавились от всего нашего груза за считанные секунды.
Отплыть из Сен-Пьера нам предстояло в четыре утра, за два часа до зари, в назначенный день. Идти мы должны были почти прямо на север, пока не окажемся на траверзе Микелона и в международных водах, где сможем прохлаждаться до вечера, никого не опасаясь. А с наступлением сумерек мы направимся к границе канадских территориальных вод в трех милях от острова Пасс, который сторожит восточный вход в бухту Хермитидж. Там нас будут ждать три-четыре плоскодонки из Солбис-Коува, весь день перед этим занимаясь ловом трески вблизи от места нашего рандеву. В случае, если мы попадем в туман, нам надо будет ориентироваться на выстрелы дробовика десятого калибра, которые будут раздаваться через неравные интервалы.
На заре накануне дня нашего отплытия Тео отправился в море ловить рыбу. Ни единой рыбешки он не поймал, зато навестил друга в бухте Солджер, у которого приобрел четырнадцать мешков «страховки» для нашего груза. А сам груз — все четырнадцать ящиков — Тео еще раньше припрятал в пещере вблизи мыса Персе. Незадолго до темноты он завернул в эту пещеру, извлек из нее ящики, а потом, соблюдая крайнюю осторожность, вернулся в Сен-Пьер. Еще бы он ее не соблюдал! «Орегон» был настолько перегружен, что вздумай Тео наклониться, чтобы сплюнуть за борт, баркас неминуемо перевернулся бы.
Ночь, естественно, была туманной. На туман мы, в отличие от всего остального, могли рассчитывать безоговорочно.
Кроме того, накрапывал дождик, и погода была достаточно мерзкой, чтобы даже бесстрашные сенпьерцы предпочли оставаться дома или в тепле баров. Последний гость покинул пристань, у которой мы стояли, незадолго до полуночи.
В три ноль-ноль Майк, Пауло и я сидели в каюте, нервно прихлебывая глоточки, как вдруг о борт что-то мягко ударилось. Мы выбрались на палубу и встретили ухмыляющегося, потеющего Тео. Он выключил двигатель напротив Харда (как сделал бы любой возвращающийся домой рыбак), а затем на веслах провел перегруженный баркас в порт, туда, где мы стояли.
Впереди предстояло еще грести и грести, но сперва мы забрали груз, расположили его в желобах и закрепили под парусиновыми покровами. Затем бесшумно отдали швартовы и сбросили буксир на «Орегон». Майк с Пауло спустились туда же, чтобы помочь Тео, а я остался управлять «Ишь ты!».
Уж не знаю, как Тео сумел пересечь бухту, найти вход в Северный пролив и пройти по нему, однако час спустя буксир провис, и «Ишь ты!» заскользила борт о борт с «Орегоном». Хриплым шепотом Тео сообщил нам, что мы находимся у выхода из Северного пролива и впереди — лишь открытое море. Было четыре ноль-ноль, нам настало время расстаться. Но почему-то расставаться мне не хотелось. Я сослался на то, что нам всем следует выпить на дорожку. И мы повторили бы, если бы из тумана в нескольких футах от нас зычный голос не прогремел:
— Вы еще долго, ребята, будете дурака валять? Ждете, чтобы солнце взошло?
Голос принадлежал нашему старому другу, старшему лоцману Сен-Пьера. Он с двумя-тремя приятелями вышел из порта, чтобы проверить, не напортачит ли Тео, и в нужный момент пожелать нам удачи.
Майк поднял паруса. Южный зефир наполнил их невидимые полотнища, и шхуна двинулась вперед. «Орегон» сбросил наш буксир и исчез. Мы остались одни — почти. Из стигийского мрака донеслось последнее лоцманское наставление:
— Не забудьте, когда пройдете Плейт-Рок, держать полрумба к норду. Отлив из Хермитиджа будет сносить вас на восток.
Да уж, секретность в Сен-Пьере не оставляла желать ничего лучшего!
Мы шли под парусами час, прежде чем запустили обалдуйку в надежде, что уж оттуда-то ее, с островов, не услышат. Жан-Пьер отлично над ней потрудился, но ее громового голосища не приглушил.
Плавание на север от Микелона было ничем не примечательным, а правду сказать, так попросту нудным. Время от времени мы отключали обалдуйку, вытаскивали лаг, проверяя, какое расстояние прошли, а затем несколько минут напряженно вслушивались. Но ничего не слышали, если не считать единственного крика невидимой чайки. Занялась заря, туман посветлел, становясь из угольно-черного перламутрово-серым. Наш мир вновь сводился к ограниченному куполу из тумана радиусом футов в сто, внутри которого мы словно бы и не двигались вовсе. Тем не менее к десяти часам мы, если верить лагу, прошли тридцать морских миль, и до нашего рандеву их оставалось всего двадцать.
Теперь мы были в международных водах, где могли не опасаться разборки с канадской полицией. Строго блюдя букву закона, они не захотели бы оказаться повинными в пиратстве, взойдя к нам на борт за пределами территориальных вод. Однако мы прекрасно знали, что у них есть радар — мощнейший военный радар, с помощью которого они могут обнаружить нас и следить за нами с расстояния нескольких миль, тогда как мы обнаружим их, только когда они подойдут к нам почти вплотную.
Мы решили выключить двигатель и лежать в дрейфе, пока не настанет время полным ходом направиться к месту рандеву. Но тут возникла непредвиденная проблема. Путь мы исчисляли только по компасу и показаниям лага. Другого способа установить, где мы находимся, у нас не было. Стоит нам лечь в дрейф, как мы станем игрушкой течений у южных берегов Ньюфаундленда и у нас не будет способа определить, как далеко и в каком направлении нас снесло. И, заведя двигатель, мы должны будем держать курс из неизвестной точки, понятия не имея, в каком направлении и какое расстояние отделяет нас от искомой точки.
Когда я сообщил об этой проблеме Майку, он ответил предложением, указывавшим, что он еще не вполне готов сдать экзамен на штурмана.
— Если, Фарли, тебя беспокоит только снос, так почему бы нам не сбросить за борт какую-нибудь деревяшку и следить, в каком направлении она движется. Это ведь будет и наше направление.
Это был один из длиннейших дней, какие только мне доводилось проводить в море. Мы болтались где-то в Атлантическом океане с десяти часов дня почти до пяти вечера. Море чудом оставалось спокойным. Даже зыби не было, чтобы создать иллюзию движения в мертвом мире. Мы не видели и не слышали ничего живого. Тишина стала настолько угнетающей, что мы вытащили на палубу транзисторный приемничек и прямо-таки с наслаждением слушали визгливые подражания ковбойским песням. Но время все равно еле ползло. Секунды превращались в минуты, минуты — в часы. Меня терзало желание запустить двигатель и направиться туда, где, как я слабо надеялся, мог находиться остров Пасс.