Шипка
Шрифт:
— Братцы! — крикнул он так, чтобы его услышали все подчиненные. — Камни вон те видите? Будем перебегать к ним группками, человек по десять. Начинаем справа от меня. Я бегу первым!
Он поднялся и побежал, пригибаясь и чуть не падая. Теперь он видел только кампи, до которых надо добежать непременно и плюхнуться рядом с ними на еще не примятый, но подтаявший снег. Турки огонь не открывали: или не замечали его, или желали подпустить поближе, чтобы бить наверняка, — так любил делать и он.
Огонь они открыли, когда до камней оставалось шагов пятнадцать. Игнат упал в снег и
— Берегись, Сулейманка! — попробовал шутить рыжий солдат.
— Сулейман сейчас у султана скулит и помощи просит! — отозвался другой.
— У него и своих сил пока много, — сказал Суровов и уточнил: — У нас тоже достаточно. Прибьем!
Солдаты перебегали к нему и ложились вдоль невысокой каменной гряды. Не ожидая, пока перебегут все, Суровов велел изготовиться и вести огонь прицельно, без команды на залп: патронов не так много, и он посоветовал зря их не расходовать. Стрелять было удобно, расстояние до цели оказалось близким. Но точно такое расстояние было и от противника до роты Суро-вова. Турки повернулись в эту сторону и осыпали свинцовым дождем каменные выступы. Досталось и тем, кто бежал последним и не успел занять место за надежными камнями.
Суровов пока еще не придумал, что ему делать дальше: лежать так и вести прицельный огонь или перебраться через камни и атаковать турок. Обдумывая дальнейший план, Суровов высматривал красные фески, целился и неторопливо стрелял из своего Пибоди.
Его окликнули, и он увидел ползущего к нему артиллериста. Тот протянул лист бумаги, на нем — тусклые карандашные буквы: «Бью по турецким ложементам, постараюсь открыть тебе дорогу. Капитан Стрельцов». Стрельцов не замедлил с открытием огня. Фонтаны земли, перемешанной со снегом, завихрились над вражескими позициями. Гранаты ложились одна за другой, расстроив оборону противника и приведя его в замешательство. Солдаты радостно вскрикивали, хвалили пушкарей, надсмехались над турками и явно желали закончить дело смелым броском. Суровов, оценив настроение солдат и понимая целесообразность такого броска, скомандовал:
— Как только стихнет артиллерийская пальба — за мной, братцы, вперед!
Он надеялся, что турки, ошеломленные огнем, не окажут сопротивления и покинут свои ложементы. Суровов первым вскочил на камень, перемахнул другой и очутился на бруствере ложемента. Не раздумывая, он прыгнул в траншею. Навстречу ему устремился турок. Суровов отбил его штык своим штыком и опрокинул противника на спину. Он бежал вдоль траншеи и видел только турецкие спины. Теперь он действовал и штыком и прикладом. Бил старательно и на совесть. Он делал дело, ставшее для него привычным, — совсем недавно он вот так же косил траву и рубил лес.
Была занята лишь незначительная часть вражеского ложемента. Подпоручик Суровов на свой страх и риск решил закрепиться и ждать дальнейших приказаний. Их не поступало долго. Под вечер к нему добрался ординарец Скобелева. Он сообщил, что генерал похвалил ротного и его солдат за решимость и храбрость и посоветовал возможно дольше держаться в турецкой траншее. Если же такой возможности не будет, велел перебраться за каменную гряду. Суровов спросил, как идут дела у других, но ординарец знал слишком мало: он сообщил, что князь Мирский наступает и чего-то достиг, что генерал Скобелев собирался начать общую и решительную атаку, но основные силы ко времени не подоспели и он решил немного обождать.
С наступлением темноты Суровов рискнул доползти до Стрельцова. Капитан по обыкновению принял его радушно, угостил ромом и сигарой, однако он тоже ничего не знал. Из его рассказа Суровов понял, что артиллеристы минувшим днем недовольны, что они ждали от начала наступления большего.
Суровов направился к своим солдатам, спешно укреплявшим траншею на случай нападения турок. Он не сделал и сотни шагов, как на батарее Стрельцова что-то сильно грохнуло, а позади орудий всплеснулось розоватое пламя, смешанное с серобурым дымом. Игнат присмотрелся внимательно и тогда понял, что турки угодили в ящики со снарядами и что теперь может случиться самое скверное.
Не раздумывая, он тотчас повернул на батарею.
Несколько ящиков с гранатами уже были объяты сизым огнем, и капитан Стрельцов сбивал пламя каким-то лоскутом. Красивые бакенбарды его были слегка подпалены, а орлиный нос и лоб испачканы пеплом и сажей. Игнат тоже бросился к ящикам и, выхватив из-под шинели шарф, стал смахивать урчащее пламя. Шарф мгновенно загорелся; Суровов швырнул его наземь и с силой вмял в снег, потом схватил его снова и стремительно рванулся к. очередному ящику.
— Спасибо, — сказал, с трудом переводя дух, Стрельцов. Слава богу, что успели потушить. Взлетели бы тут все на воздух!
— Убил все-таки турок! — сокрушенно покачал головой Суровов, заметив нескольких сраженных пушкарей.
— Убил! — горестно подтвердил Стрельцов, — От Петербурга шел с ними, от самого Дуная воевал… Прости, братец, дело есть. — Он провел рукой по бакенбардам, стряхнул обгоревшие волосы. — К орудиям!
Огневая позиция загрохотала. Орудия палили часто, и Су-ровову казалось, что пушкари, обозленные метким попаданием противника, участили свой огонь до невозможного. Впереди гранаты рвались непрерывно, разгоняя ночную темень и ярко освещая изрядно пострадавшие турецкие позиции.
III
Генерал Радецкий мало верил в успех нового предприятия на Балканах. Он был нерешителен сам и эту нерешительность передал другим. И тому была своя причина. Он помнил начало первого дерзкого похода через Балканы генерала Гурко, когда того хвалили именно за эту дерзость, смелость, умение принимать быстрые решения и осуществлять их на практике. Но после катастрофы под Эски-Загрой на того же Гурко посыпалось множество обвинений, и тогда риск и дерзость стали называть опрометчивостью, смелость и удаль — легкомысленной бесшабашностью. Кое-кто не прочь был уличить его в авантюризме и даже назвать бездарным: такова логика войны!