Широки врата
Шрифт:
— Ты знаешь, и это пустая трата времени говорить об этом.
— Скажи простыми словами твои условия.
— Ладно, если ты настаиваешь. Ты можешь быть моим мужем и можешь рассчитывать на мою любовь, если готов произнести одну фразу. Что никогда снова всю свою жизнь не будешь иметь дело ни с коммунизмом, ни с коммунистами, ни с социализмом, ни с социалистами и ни с чем-нибудь ещё, их напоминающим, независимо от того, как они себя сами называют.
Он закрыл глаза, как будто его ударили. — «Ты знаешь, я не могу это сказать, Ирма. У меня есть Ганси и Бесс, и дядя Джесс, и Рик, и Рауль».
— Я знаю их всех. И знаю, что нашему счастью конец. Поверь, я провела много времени, размышляя. Около двух с половиной лет, с тех пор, как нацисты
Странная вещь: ему тоже стало ясно. Подавленная половина его личности распрямилась, и он был поражен осознанием того, что как приятно не врать. Как легко говорить, что действительно думаешь, и делать то, что нравится. Быть человеком, а не мышью!
Наступило долгое молчание. Наконец, Ирма сказала: «Давай обсудим практические вопросы. Утром я вернусь в Зальцбург и обращусь туристическое бюро, чтобы мне нашли самый быстрый способ добраться до парохода. Отдай мне документы Селесты, я возьму их и передам их ей или отправлю авиапочтой и напишу, где она сможет встретиться со мной. Мне отправить твои вещи в Бьенвеню, или передать их Бьюти в Лондоне?»
«Я подумаю и дам тебе знать», — ответил он, понизив голос.
— Я надеюсь, что мы не должны ссориться, Ланни. Мне было неприятно, когда я ненавидела то, во что верил ты, и подвергалась искушению возненавидеть тебя за то, во что ты верил. Но я готова уважать твоё право на собственное мнение, и я надеюсь, что ты будешь делать то же самое.
«Конечно,» — ответил он. — «Я все еще люблю тебя, ты знаешь».
— Я много думала об этом, но я не верю, что может быть любовь, где есть фундаментальное расхождение в мыслях. Конечно, в любом случае, не может быть никакого счастья в такой любви. Я не хочу быть несчастной, и я знаю, что ты тоже.
«Да», — согласился он. Одна его половина была огорчена, в то время как другая половина была рада.
— Есть вопросы, которые надо урегулировать с Фрэнсис. Если мы не договоримся и будем дёргать её в разные стороны, то научим ее не доверять любому из родителей.
— Конечно, мы не должны так делать, Ирма!
— Когда мы были в Адлоне, у меня был соблазн поставить условие за мою помощь этой женщине. Я должна бы иметь право на проживание Фрэнсис в Шор Эйкрс. Но я решила положиться на твой здравый смысл в этом вопросе. Ты всегда сможешь свободно приезжать туда и быть с ней. Если ты не будешь пытаться внушать ей свои идеи, я не буду учить ее опасаться этих идей.
Он видел, как она вела себя во время этой долгой поездки по Германии. Он не хотел признаться, даже самому себе, что вёл себя таким же образом. Он подумал: «Если бы у меня был сын, то я боролся бы за его мысли, но дочь — нет, пусть она будет дочерью Ирмы!» Ребенком стоимостью в двадцать три миллиона долларов будут управлять ее двадцать три миллиона долларов! Ланни пытался оказать некоторое влияние на воспитание Марселины, и понял, как постоянны дамы в своих отношениях, насколько абсолютна их солидарность и как крепка их дисциплина.
«Есть одна серьезная проблема», — сказал он. «Бьюти будет чувствовать себя ограбленной».
— Бьюти всегда была добра ко мне, и это не ее вина. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы она не чувствовала себя несчастной. Её всегда примут с радостью в Шор Эйкрс. Я выделю ей дом в моём поместье, так же, как она выделила мне в своём. То же самое и для тебя, пока мы не ссоримся и не интригуем против друг друга из-за привязанностей ребенка. Ты видел подобные случаи. И это самое худшее, что может случиться с молодой душой, это может разрушить всю её жизнь.
«Мы не должны допустить ничего подобного», — ответил он. — «В самом деле, Бьюти будет винить меня за всё это».
«Да, она это тебе скажет», — констатировала Ирма, — «но, конечно, это не будет соответствовать действительности». Дочь коммунального
Халлайн был старым и бедным городом, но им удалось получить два смежных номера в гостинице. Ирма удалилась в свою комнату с вежливым «Спокойной ночи». В порядке любезности она не закрыла свою дверь на ключ, и Ланни, столь же вежливый, не стал даже приближаться к ней. Возможно, если бы он прокрался, сел на край кровати и стал ласкать её, то, возможно, вернул ее обратно и убедил ее дать ему еще один шанс. У него было очень сильное искушение. Он любил ее, и его сердце болело от ожидаемого одиночества. Было ли у неё тоже искушение? Его дверь была не заперта, и у неё была возможность прокрасться и сказать: " Ланни, я люблю тебя. Поверь, делай, что хочешь, я все еще люблю тебя!» Они, возможно, продолжали бы жить дальше жизнью кошки и собаки, как живут многие другие пары, которых они знали.
Но нет, она выдвинула свои требования и будет их придерживаться. Ланни подумал: «Могу ли я дать обещания, которые она требует? Могу ли обещать что-нибудь похожее?» Его ответ был: «Нет» По крайней мере, это был частичный ответ. Но потом он будет думать об этом прекрасном теле, которое лежит там и ждет его и, может быть, даже жаждет его. В его душе шёл поединок, как между дьяволом и совестью, который шёл в душе Ланчелота Гоббо, — «Пошевеливайся, - говорит бес. Ни с места! — говорит совесть» [104] . В данном конкретном случае казуистам будет трудно решить, что отнести к бесу, а что к совести. Это будет зависеть от его отношения к брачным обетам мужчины и его привязанности к матери своего ребенка, с одной стороны, и с другой стороны, к эксплуатируемому пролетариату, плохо оплачиваемый труд которого обеспечил его досуг, его культуру, все те вещи, которые выделяют его из вышеуказанного пролетариата.
104
104 Шекспир «Венецианский купец», пер. Максим Бычков. Ланчелот Гоббо персонаж пьесы Шекспира «Венецианский купец», в его монологе, споре с самим собой пародируется средневековый жанр моральных споров — души и тела, дьявола с церковью, совести и бесчестия.
Они встретились вежливо утром. Беглый взгляд на ее лицо показал ему, что она плакала, а также, что она сделала все возможное, чтобы скрыть этот факт пудрой и румянами. Страдала ли она, потому что он не пришёл к ней? Причинила ли боль его гордость ее гордости? Он никогда не узнает, она вытолкнула его из своего сердца и не примет обратно. Когда хирург режет живую плоть, он никогда не режет помалу и медленно. Он острым ножом режет быстро. И сразу повреждённая плоть начинает заживать, образуя свою собственную кожу на оставшейся ткани. Ланни вспомнил слова из Короля Лира: «Они должны достать огонь с небес, Чтоб выкурить нас порознь из темницы, Как выживают из норы лисиц [105] ». Здесь был огонь, и он обжигал и причинял страшную боль.
105
105 Перевод Б. Пастернака
Ирма не захотела завтракать, она попросила просто чашку кофе. Она хотела скорее добраться до Зальцбурга, чтобы успеть на утренний поезд. Ладно, он довезёт ее по всем правилам вежливости. В бюро путешествий она узнала, о чём она догадывалась, что самый быстрый маршрут был через Берлин и Бремен. Она сядет на немецкий пароход. Почему нет? Ей всегда нравились немцы, она всегда ладила с ними. И не существовало никаких причин в мире, почему ей не следует ехать через Германию. Разве она не друг фюрера после её заявления о поддержке, сделанного только накануне вечером?