Схизматрица (сборник)
Шрифт:
— А что мне сказать в Токио, полковник? У вас есть какое-нибудь последнее слово миру?
— Скажи им...
...и тут на него нахлынули все штампы, какие только порождает осознание собственной правоты. От мысли об этом ему захотелось истерически рассмеяться: "Один небольшой шаг...", "Мы пришли сюда с миром...", "Трудящиеся всей земли...".
— ...скажи им, что мне это просто нужно, — сказал он, больно сжав исхудавшее запястье, — нужно до самых костей.
Коротко обняв его напоследок, Татьяна исчезла.
Старик остался ждать в опустевшей
Кто-то шел по коридору. Это был Ефремов, неловко передвигающийся в вакуумном скафандре. Королев улыбнулся.
Под лексановым лицевым щитком виднелась все та же пустая официальная маска, но офицер избегал встречаться с Королевым взглядом. Он направлялся в арсенал.
— Нет! — выкрикнул Королев.
Завывание сирен означало, что станция находится в состоянии полной боевой готовности.
Когда старик добрался до арсенала, люк в помещение был распахнут. Солдаты, повинуясь вбитому постоянной муштрой рефлексу, двигались как марионетки в руках неумелого кукловода, устраивались в креслах у пультов и застегивали широкие ремни на груди громоздких скафандров.
— Не делайте этого!
Он вцепился пальцами в жесткую, растягивающуюся гармошкой ткань ефремовского скафандра. Оглушительным стаккато взвыл запущенный ускоритель протонного луча. На экране наведения зеленое перекрестье наползло на красное пятнышко.
Ефремов снял шлем. Спокойно, не меняя выражения лица, он наотмашь ударил им Королева.
— Заставьте их остановиться! — задыхался от рыданий полковник. Стены вздрогнули, когда со звуком щелкающего хлыста на волю вырвался луч дезинтегратора. — Ваша жена, Ефремов! Она там!
— Подите вон, полковник.
Ефремов схватил артритную руку Королева и сжал ее. Королев вскрикнул от боли.
— Вон! — Кулак в тяжелой перчатке ударил его в грудь. Вылетев в коридор, Королев беспомощно рухнул на валявшийся у стены вакуумный скафандр.
— Даже я, полковник, не посмею встать между Красной Армией и полученным ею приказом. — Вид у Ефремова сейчас был такой, будто его вот-вот вырвет. Официальная маска осыпалась. — Отличная практика, пробормотал он. — Подождите здесь, пока мы не закончим.
И тут произошло нечто невероятное: "Союз" Татьяны развернулся и на полной скорости врезался в установку дезинтегратора и казарменные отсеки. В дагерротипе резкого солнечного света Королев лишь на долю секунды увидел, как вспыхнул и сплющился арсенал, словно раздавленная сапогом пивная жестянка. Он увидел, как от пульта закрутило прочь обезглавленный труп солдата. Он увидел, что Ефремов пытается что-то сказать, но его волосы встают дыбом — это вакуум вырвал воздух из скафандра через незакрытое отверстие для шлема. Две тоненькие струйки крови дугами потянулись из ноздрей Королева, а свист уносящегося воздуха сменился еще более глубоким гудением в голове.
Последним
Когда он очнулся, его встретили темнота, пульсирующая агония боли в глазах и воспоминания о давних лекциях. Шок — столь же серьезная опасность, как и сама декомпрессия: когда кровь вскипает, пузырьки водорода несутся по венам, чтобы ударить в мозг раскаленной добела, калечащей болью...
Но все это было таким отдаленным, таким академичным... Повинуясь лишь какому-то странному ощущению "честь обязывает" и ничему более, старик закрутил ручные штурвалы люков. Даже эта работа оказалась для него слишком утомительной, и ему захотелось вернуться в музей и спать, спать, спать.
Ему удалось залепить замазкой все мелкие протечки, но в целом масштабы катастрофы намного превосходили его возможности. Оставался, правда, глушковский сад. На овощах и сине-зеленых водорослях он с голоду не умрет и не задохнется. Коммуникационный модуль пропал вместе с арсеналом и казармой, оторванный от станции самоубийственным ударом "Союза". Королев предположил, что столкновение изменило орбиту "Космограда", но не видел никакого способа предсказать, в котором часу произойдет неизбежная горячая встреча с верхними слоями атмосферы. Теперь он часто бывал болен и думал, что может умереть до того, как сгорит сама станция, и это его сильно беспокоило.
Он проводил бесчисленные часы за просмотром пленок, хранившихся в библиотеке музея. Подходящее занятие для Последнего Человека в Космосе, который некогда был Первым Человеком на Марсе.
Он стал одержим иконой Гагарина, бесконечно прокручивая крупнозернистые телевизионные изображения шестидесятых годов и киножурналы, неизменно подводившие его к моменту гибели космонавта. Спертый воздух "Космограда" кишел призраками мучеников космоса. Гагарин, экипаж первого "Салюта", американцы, сгоревшие заживо в своем "Аполлоне"...
Часто ему снилась Татьяна, выражение глаз у нее было такое же, какое чудилось ему на портретах в музее. А однажды он проснулся или подумал, что проснулся, в ее "Салюте" и обнаружил, что одет в свой старый мундир, а на лбу у него — работающий от батарей фонарь. И откуда-то издали, как будто просматривая хронику на музейном мониторе, он увидел, как отвинчивает со своего кармана звезду ордена Циолковского и прикалывает ее на диплом пилота Татьяны.
Потом в дверь раздался стук, и он понял, что это тоже сон.
В голубоватом мигающем свете старого кинофильма возникла вдруг чернокожая женщина. Длинные косички матовых волос кобрами качались вокруг ее головы. На ней были авиационные очки-"консервы"; шелковый шарф авиатора начала века как змея выгнулся за ее спиной.
— Энди, — окликнула она кого-то по-английски, — пойди-ка сюда. Тебе стоит на это взглянуть!
Невысокий мускулистый мужчина, почти лысый и одетый только в спортивный бандаж, поверх которого был застегнут пояс с инструментами монтера, выплыл из-за ее плеча и заглянул внутрь.