Шкатулка сновидений

Мэдсен Дэвид

— И кем бы она могла быть?

— Я не уверен… но врач запретил ей есть чесночный соус из-за какой-то там ее болезни. Неужели мне могла бы присниться столь незначительная деталь, если бы никакой мадам Петровска не существовало на самом деле? С другой стороны, если в моей настоящей жизни-в жизни, которую я не могу вспомнить — я на самом деле знаю женщину, которой нельзя есть чесночный соус, почему бы ей не переселиться в мой сон? — Весьма возбужденный собственными рассуждениями, я повернулся к Адельме, но ее рука ускользнула под простыни и медленно, лукаво двигалась

там. Глаза девушки приобрели отсутствующее выражение.

— Тебе так скучно, что ты предпочитаешь развлекать себя, пока я говорю? — раздраженно поинтересовался я.

— Вовсе нет, — промурлыкала она. — Я очень внимательно тебя слушаю.

— Неужели ты не видишь? Первая вероятность состоит в том, что я по-прежнему еду в поезде и мне все это снится…

— Почему ты так прицепился к поездам, Хендрик?

— Неважно. Это, конечно, был бы наилучший вариант, потому что, проснувшись, я вспомню, кто я такой. Вторая вероятность — что все произошедшее после того, как я сошел с поезда, правда… кроме сна, который мне сейчас снится.

— А снится тебе баронесса и мадам Петровска, потому что ты их на самом деле знаешь, — сонно вставила Адельма и зевнула. Она перестала ласкать себя. Вообще-то, она почти задремала.

— Именно. Что означает, что, как только я выясню, кто они такие, я начну вспоминать, кто я такой. Это ключ, мое собственное подсознание пытается мне помочь, я уверен!

— Для меня это совершенно безразлично. Сон или бодрствование, какая разница? Кроме того, если ты все еще спишь в поезде, значит, я — только часть твоего сна и на самом деле не существую. Такая идея мне совсем не нравится.

— Один человек в поезде сказал мне то же самое.

— Кто же?

— Доктор Фрейд. Ему это тоже очень не понравилось.

Наполовину уснувшая Адельма потянулась к моему мужскому достоинству, нежно сжала его, потом положила голову мне на плечо.

— На самом деле, — сказал я, — я и сам порядком утомился.

— Поспи, — посоветовала она невнятным, едва слышным голосом.

— Но я и так сплю! Сплю и вижу сон, помнишь?

— А ты не можешь заснуть внутри сна?

— Не уверен, что стоит.

Тем не менее, я закрыл глаза.

— Отчего же нет?

— Никогда не знаешь… Мне может присниться сон внутри сна.

— Это невозможно, ты, глупый мальчик, — пробормотала Адельма.

— Ты уверена? — спросил я.

— Конечно.

— Ты ни в чем не можешь быть уверена во…

— Сон во сне? Как глупо!

Но она ошибалась.

6

Прошло время, и я начал слышать другие голоса — разные голоса, не резкие и злобные, но и не дружелюбные — шуршащие, словно сухие листья на продуваемой осенними ветрами аллее. В них звучали зловещие нотки, только, наверное, так казалось потому, что они были очень далеко. Однако я ясно различал отдельные слова:

О да, если он вообще когда-нибудь очнется!

— Это будет просто чудом. Да, чудом!

— Может, снова спеть ему йодль? Знаете, говорят, что знакомые и любимые звуки, часто повторяемые, могут, в конце концов, пробиться

в то темное, глубокое место, где он сейчас.

— Я так не думаю, граф.

— А может, мы устроим ему еще одну постельную ванну? Я это сделаю! Он не обрадуется, если, очнувшись, почувствует ужасную вонь!

— Не стоит, Малкович.

— А что вы предлагаете, доктор Фрейд? Эти проклятые коровы, твари-убийцы!

— Если бы я верил в Бога, я бы предложил помолиться. А так, думаю, ждать и наблюдать — единственный наш выбор. Всегда есть надежда.

— Святые небеса, ваше сострадание безгранично, доктор! Все так говорят, и они не ошибаются!

— Спасибо, Малкович.

— Вы точно уверены насчет постельной ванны? Я бы отнюдь не возражал протереть его мужскую штучку… для его же блага, я хочу сказать.

— Хорошо Малкович. Приступайте.

Эти слова проникли-таки ко мне, в льнущие, затягивающие глубины. Мысль о Малковиче, «протирающем мою мужскую штучку», выдернула меня из бессознательности, точно попавшую на крючок рыбу из воды, и, наверное, ничто другое не подействовало бы лучше. В темноте забрезжил свет, сперва слабый, потом разгорающийся с каждой секундой. Завеса вынужденного сна дрогнула и порвалась, обитатели мира фантазий убежали в дальние тени, и когда я, наконец, открыл глаза — отвратительно слипшиеся и слезящиеся — первое, что я увидел, были толстые лапы Малковича, сжимавшие серебряный кувшин. Капельки воды, сверкая, падали на простыни.

— Нет! — вскрикнул я, потрясенный звуком собственного голоса. — Я не хочу постельную ванну!

Удивленный Малкович уронил кувшин, который, падая, неприятно лязгнул об пол. Кондуктор недоверчиво уставился на меня.

— Вот это да, очнулся! — воскликнул он.

Я оглядел комнату: рядом с Малковичем стояли доктор Фрейд, граф Вильгельм и дородный мужчина, в котором я узнал архиепископа Стайлера — он облачился в черную сутану с короткой, обшитой серебром пелериной. Его лицо смутно виднелось надо мной; по красному, в прожилках носу стекали бусины пота.

— Итак, — пробормотал архиепископ, — вы — тот самый молодой человек, что раздел и содомировал мою жену на глазах у толпы аплодирующих зевак, да?

У меня не было ни сил, ни желания поправлять это ужасное искажение истины.

— Как вы себя чувствуете? — гораздо приветливее осведомился граф.

— Плохо, — с трудом прошептал я.

— И это меня ничуть не удивляет! Боже мой, просто чудо, что вы живы!

— Что… я имею в виду… что именно произошло?

— Точно сказать не могу, только приблизительно. Говорят, вас сбила лошадь и почти затоптала корова. Мы очень вовремя нашли вас: еще чуть-чуть — и вы бы замерзли до смерти. Однако, доктор Фрейд уже провел тщательный осмотр и, к счастью, не нашел переломов.

— Доктор Фрейд — психиатр, — произнес я.

— Он врач, верно? Мы подумали, что в данных обстоятельствах это подойдет. А Малкович устроил вам пару-тройку постельных ванн.

— О, Господи…

— Вот! — закричал Малкович. — Вопиющая неблагодарность! Да, надо было оставить вас валяться в собственной грязи!