Шкатулка
Шрифт:
– А у тебя же есть и орден Отечественной войны 1-й степени? Это же круче?
– Да, наверное, покруче будет.
– А ее тебе за что дали?
– Это длинная история… Давай, потом?
– Нет, нет, давай сейчас. Я спать не хочу.
– Ну, смотри, если завтра в школу не встанешь вовремя, больше не проси.
– Встану, встану! Ты же знаешь! На самом деле, вставал я обычно без будильника, резко, не потягиваясь, так, чтобы проснуться сразу, без раскачки. Так как-то проще переносилось тягостное пробуждение. Что не скажешь о моем брате. Его пробуждение было тяжелым не столько для него, сколько для всех домочадцев. Будильник он полностью игнорировал. И, если не разбудить его всеми возможными и невозможными методами, он легко много проспать до обеда. Посему, каждый из нас, проходя мимо его дивана, говорил: «Женя, вставай!» Причем, говорить лучше было не громко и, в случае чего, с готовностью отскочить в сторону, уворачиваясь от летящего тапка. Отец сердился и переживал, что брат проспит в школу, но вмешивался только в последнюю очередь. Засим, прежде всего, на передовую сначала выходила бабушка, причитавшая «Вставай уже, окаянный, в школу проспишь!». Если это не давало своих результатов, за дело принималась мама, пытаясь придать своему голосу железные нотки. Пару раз все вместе пытались и меня кинуть в эту бетономешалку. Но я был категоричен и молод для такой миссии. К тому же, очень хотелось жить. В итоге отец очень серьезно и тоном, не терпящим пререканий, громко и с некоторым раздражением победно будил Жеку и тот, что-то бурча себе под нос и жутко злой, наконец, медленно сползал с дивана.
– Ну ладно, слушай. Было это под Кенигсбергом. Теперь это Калининград, уже русский город. Мы наступали довольно быстро, но фрицы сдаваться и не собирались, дрались за каждый клочок земли. Да у нас-то уже настроение было боевое, победоносное. Хотелось уже побыстрее добить гада и айда домой, к мирной жизни. Вот тогда как заживем! Даже лучше, чем раньше. Потому как понимали все, какой ценой нам это все досталось. Очень дорого. Забыть это не возможно. Да и нельзя ни в коем случае! Так вот стояли мы под Кенигсбергом и в один прекрасный день попали под артобстрел. Да если бы только он! А тут на нас Мессеры налетели. Так что и с воздуха, и с земли. Все свистело, гремело, ничего не понятно. Огонь кругом, земля стеной, свист снарядов. Взрывы, взрывы, взрывы! Дали они нам, конечно, прикурить! Само собой, сначала все опешили, попрыгали по окопам. Головы не поднять! А надо сказать, что в боевых условиях все ракетные установки были в полной боевой готовности, т.е., все ракеты находились на машинах, чтобы только команда – сразу смогли провести пуск. И надо ж такому - высунулся я из окопа, смотрю, а машина с боеприпасами горит! А за ней рядком стоят все машины дивизиона с ракетами. Так что, если боеприпасы или одна из машин рванет – нет дивизиона! Сразу расформируют, знамя, значит, отберут и привет, пехота! Если не штрафбат! А может, и расстрел. Короче, перспектива, сам понимаешь, не радостная. Но в тот момент, конечно, об этом думать было некогда. Надо было быстро что-то решать! Так вот, выскочил я из окопа, побежал к машине. А это метров 50-60. Как меня не убило тогда – понять не могу до сих пор. Ведь не давали даже носа высунуть из окопа. Так вот, сажусь за руль, завел. Слала богу, завелась сразу. Рванул в открытое поле. Когда рванет – никому не известно. Может, через минуту, может, через пять? А может… Сердце колотится как сумасшедшее. Отвести бы подальше, чтоб взрывом остальные машины не задело. Еще чуть-чуть и еще! Все! Вроде нормально, надо выпрыгивать. Выскочил из кабины, покатился. Вроде целый. Оборачиваюсь – все-таки огонь захватил первую боевую машину с ракетами! Бегу к ней, заскакиваю за руль, завожу. Краем глаза смотрю, народ немного стал в себя приходить, выскакивает из окопов, огонь тушит. Я отгоняю машину подальше, подлетают бойцы, начинают ее тушить. Тут ко мне подбегает мой друг – Виктор Шилов, командир 2 батареи, орет сквозь грохот бомбежки: «Вася, куда ты?! Ты же ранен! « Как ранен? Куда? Не чувствую. «Давай-ка я тебе хоть картонку засуну под гимнастерку!» У него в руках неизвестно откуда-то взявшийся кусок картона, который он запихивает мне под ремень и гимнастерку с левой стороны. И тут я начинаю терять сознание. Видимо, крови много потерял.
– А потом, потом что?
– А что? Да ничего. Сознание потерял, ничего не помню. Очнулся уже в госпитале. Прошло уже, как выяснилось, несколько дней. Оказывается, меня переправили самолетом в Москву, в институт Склифосовского. Наши врачи не решились на операцию. Написали – ранение смертельное, не совместимое с жизнью.
– ?????
– Да, вот такие дела. Оказывается, задел меня осколок и попал, зараза, почти прямо в сердце. Два сантиметра осталось. Повезло. Правда, пять ребер вышибло, пришлось удалить. Видишь, какой шрам остался?
Шрам был действительно огромный, неровный, похож на глубокий лесной овраг, по сторонам которого видны причудливые изогнутые корни вековых деревьев. Он пересекал полтуловища, как будто бы дровосек вырубил колуном в сердцах добрый кусок живой и твердой плоти.
– А дальше что было?
– Что? Ну, сделали мне операцию. Удалили 5 ребер, но, как говорится, уверенности в полном выздоровлении у врачей не было. Кстати, операцию-то мне делал сам профессор Вишневский. Не знаешь такого? А мазь Вишневского знаешь? Вонючая такая, для заживления ран? Ну вот, он-то ее и изобрел. И операцию он делала, спасибо ему! Почему? А ведь столько крови потерял, да и заражение начиналось. Слава богу, все кончилось хорошо. Правда, только через 9 месяцев.
Кстати, вот за это я и получил орден Отечественной войны 1 степени. И стал полным кавалером этих орденов.
– Странно как-то. По-моему, твой … этот… поступок… вообще тянет на героя!
Отец хитро ухмыльнулся.
– Вообще-то ты прав. Меня сначала действительно представили к званию Героя Советского Союза. НО. Помнишь того солдата, которого я расстреливать повел? Так вот, припомнили мне его политработники. И «зарубили» героя. Потом, правда, хотели представить к Ордену Ленина, а, поскольку никто не мог гарантировать, что я выживу, а этот орден на руки родственникам не выдается, когда орденоносец помер, решили заменить мне его следующим по значимости – Орденом Отечественно войны 1 степени. Так что, на будущее: думай, кого бить или расстреливать. – Отец улыбнулся, - Конечно, героем было бы приятнее. Да, вроде бы и заслужил… Ну, да ладно, я согласен на медаль! – рассмеялся облегченно.
– Ты так долго лежал в госпитале?
– Да, по тем временам это еще и не долго. Ты же помнишь, наверное, что рана у меня еще несколько лет назад сочилась? Помнишь? Ну вот, чистили долго, промывали… Да, что только они со мной не делали! Натерпелся. А лежать надоело! А тут еще такой случай был. После операции. Очнулся я, значит, очухался немного. Потом, естественно, в туалет захотелось. По-маленькому. А мне стыдно сказать, терплю. Хотя, утка под кроватью стоит. Почему стыдно? Да неудобно как-то, я же не один в палате, кругом народу полно, все носятся, бегают. А тут я встал бы и давай дуть в горшок! Нет, я так не могу. Так вот, через какое-то время приходит сестра мерять температуру. Померяла, а у меня больше сорока! Она охает бежит к врачам, ту прибегают, что-то хлопочут, уколы делают, как вы себя чувствуете? Перепугались, конечно, ведь только после операции, мало ли что? Короче, я их попросил, чтобы меня отвели в туалет. Они – ходи в горшок, вставать нельзя, я ни в какую! Тогда, говорю, вообще писать не буду. Кажется, они догадались, отчего у меня температура. Кое-как сводили меня. И – температура прошла! Все облегченно вздохнули, но договорились, что в горшок я не ходок. Только в туалет, под конвоем.
– А когда тебя выписали? И что потом было?
– А выписали меня ровно через 9 месяцев. К тому времени война уже закончилась. Но из наших – только для меня.
– ???
– Так кинули наш полк на Дальний Восток, япошек бить. Забыл? Война-то в Берлине не закончилась. В конце войны, когда победа над немцами уже была всем понятна, японцы, думая, что мы уже не в силах вести войну дальше. Выдохлись. Ну и рыпнулись на нас на Востоке, наступать стали. Мы, конечно, не растерялись, моментально перекинули на Восток крупные силы. Катюши наши, конечно, тоже. Наверное, мне сильно повезло с ранением – все-таки, жив остался. А с японцами много наших погибло. – Отец задумался. – Ну, да что было, то было. Выписали меня, значит, война кончилась. Эх, хорошо! Домой! И я поехал. Только вот радости это не принесло. Жили мы тогда в Нальчике. Добирался я поездом. Ехал как на праздник, а приехал … на похороны. В тот день, когда я должен был приехать домой, отец меня ждал. Я телеграмму дал заранее, чтоб встречали. Дед твой тоже воевал, закончил майором. Больше, конечно, был по хозяйственной части, но война, она не выбирает место. Что передовая, что обоз – нигде не спрячешься. Да, награжден он был тоже орденом красной звезды, как и я. Так вот, готовился он, конечно, ждал. И в это день по дороге к дому остановил машину бортовую, чтоб подвезли до дому. Не стал садиться в кабину, хоть и был немаленьким начальником, взобрался в кузов, там сидели бабы-колхозницы. –Эх, бабоньки, дайте с вами проедусь? Радость у меня сегодня – сын с войны возвращается! Наконец-то дождались! – Садитесь, Антон Мефодиевич, веселее будет! Ну, споры-разговоры, а дрога дальняя. Отец говорит: - Посплю я немного, пока едем. Ну, и прилег в кузове, засопел.
Приехали в город. Его будить – а он не встает. Потрогали лоб – холодный. Вот так он и умер. Молодой еще. Шестидесяти лет не исполнилось.
– Жалко. Очень жалко. И тебя, и деда. И что ты дальше делал? А как бабушка?
– Ну, схоронили мы его. Вон, фотография есть. Да ты ее видел. Я худой? Не то слово, кости да кожа! Во мне пятидесяти кило и не было. Голодно было жить. Ты же знаешь, что тетя Таня – не моя родная мать и не твоя родная бабушка. С родной отец много лет назад развелся. Я и сам ее толком не помню – маленький был. Но помню, что была она статная, красивая казачка. Да вот она на фотографии. Красивая, правда?
– А что ж он тогда с ней развелся?
– Говорят, пила много. А больше отец ничего не объяснял. Да и братец мне приемный достался – Ленька. И выходит так, что они у меня и остались единственные – полуродные люди. Как же я их одних брошу? Ну, вот и стал я жить практически с чужими людьми. А что делать? Ленька маленький был еще, лет семь, тетя Таня где-то подрабатывала, стирала, гладила. Я сначала устроился на какую-то базу. Взяли меня кладовщиком. Я сначала отказывался, да смысл? На работу было устроиться очень трудно, а жить на что-то нужно было. Ну и что я, пацан, 23 года, ничего в жизни не понимал, хотя всю войну прошел? На гражданке жизнь совсем другая. Это тебе не фронт, где все ясно. Ну, и подставили меня на этом складе якобы с недостачей. А я что, лопоухий был, всему верил, доверял, ну вот и попал, как кур в ощип. Короче, приятного было мало. Чуть не посадили. Геройское фронтовое прошлое спасло. А тут еще Ленька учудил. Вызывают меня в школу, хотя учился он не так уж плохо. Прихожу. Учительница стоит вместе с милиционером и протягивает ленькину тетрадь. – Смотрите, говорит, что ваш братик написал. И как нам это понимать? Я читаю, там какой-то диктант про партию, про войну. Короче говоря, этот засранец написал Сталинград , пропустив букву «Р». И получилось: Сталин гад! Ну что мне сказать? Сначала еле смех сдерживал, потом, когда милиционер объяснил мне перспективу такой ошибки, я понял, чем эти шутки пахнут. Конечно, не посадили. Понятное дело, малец просто ошибся. Но попался бы какой-нибудь принципиальный, мне бы несдобровать. Сел бы лет на 10. Тут уж бесполезно кому-то что-то объяснять. Диверсия, враг народа! Короче говоря, всякое было. И голод, и холод, и смех, и слезы. Зато жили мирно, без войны. И вот, однажды, вызывают меня в военкомат. Ну, на предмет годности к военной службе. А какая у меня годность без пяти ребер? Захожу, значит, я в кабинет. Там подполковник такой здоровенный сидит, седой. Я по форме, выглажен, все, как положено, доложил, прибыл старший лейтенант Головко, в запасе… - Какой на хрен в запасе!, прорычал подполковник. – Здоровый боров! Отсиживаешься! Почему не в армии? Какое ранение? На себя посмотри!
Тут я, конечно, не выдержал. Не люблю я, когда на меня орут! Задрал я гимнастерку – на, смотри! Осекся он, конечно, попритих, начал извиняться. В конце концов, нашли мы с ним общий язык, фронтовики, все же оба. Вот и предложил он мне плюнуть на инвалидность и снова - в армию. Конечно, паек, зарплата и все такое. А что? Я не удержался. Ну что я, в самом деле, инвалид, что ли, двигаться не могу? Здоровый, молодой! Вот я и согласился. Хоть бы смогу всех домочадцев обеспечить едой, да одежкой. Так что, предложил он мне ехать на север, Коми АССР, г. Инта, под Воркутой. Кем? Следователем по уголовным делам. Короче, опером. Я же тебе не сказал, что к тому времени я закончил 3 курса юр. факультета, так что, подполковник посчитал, что для начала, этих курсов мне будет вполне достаточно.