Школа над морем (илл. В Цельмера)
Шрифт:
— Максим говорит, что Олегу хочется быть героем.
— А тебе не хочется? А мне? Разве я не хочу быть героем? А другие ребята? Только для этого мы вот все вместе держимся и учиться стараемся получше. А он…
— А он на «посредственно».
Теперь Сашко часто приходил к Галине вместе с ней учить уроки. Они помогали друг другу решать трудные задачи, потом Сашко читал вслух географию или литературу, а Галина слушала и быстро-быстро записывала карандашом в тетрадке — делала конспект.
Они подолгу говорили о книгах. И у Сашка и у Галины были любимые вещи,
— Галина, шептал он, — я знаю еще такого же. Только он был из крестьян. Слышала о Кармелюке?
Вдвоем они читали Пушкина и Лермонтова, Некрасова, Марка Вовчка, «Энеиду» Котляревского, замирали от восторга над повестями Гоголя. Сколько книжек на свете! Каждая из них по-своему волнует, и каждая оставляет в сердце неизгладимый след.
Волнуясь, они считали, сколько страниц оставалось до конца, им тяжело было расставаться с героями этих вещей, им хотелось как можно дольше растянуть это наслаждение, которое они испытывали от книги. Сашко Чайка достал в библиотеке «Мартина Идена» Джека Лондона. За шесть вечеров они прочитали эту книжку. Незабываемые вечера! Как волновала, как радовала эта трагическая повесть молодых читателей! Как радовались они каждому успеху Мартина!А когда Сашко дочитал до того места, где редакция журнала впервые принимает в печать рассказ Мартина, выдержать было невозможно. И Сашко не выдержал. Он схватил горячими руками тоненькую руку девочки, в глазах его блестели слезы: И оба они смеялись и плакали, и в эту минуту им совсем, совсем не было стыдно этих слез. А когда дочитали последнюю страницу; долго сидели неподвижно, взявшись за руки, бледные, с широко раскрытыми глазами. Конец книжки потряс детей. Ни одна еще вещь не поражала их такой страшной и величественной картиной. Они видели перед собой несчастного самоубийцу Мартина, одного в южном ночном море. Теперь никто не спасет его. Далеко-далеко пароход с людьми, а над Мартином — только холодные голубоватые звезды.
— Мартин! Зачем ты это сделал? — шепнула Галина.
Она смотрела куда-то в угол, поверх головы Сашка: Ее губы дрожали, глаза потемнели и стали еще глубже.
— Зачем ты это сделал, Мартин? — повторила девочка с такой тоской в голосе, с таким отчаянием, что у Сашка похолодело сердце.
Дружба Чайки и Галины крепла с каждым днем. Больше всего их сближало общее чтение. У них не было друг от друга никаких секретов, и одно только сердило Сашка это желание Галины скрыть их дружбу от остальных товарищей.
Галина не хотела, чтобы их часто видели вместе. Она сердилась; когда Сашко при всех брал ее за руку. Она взяла с Чайки честное пионерское слово, что никто не узнает про их общее чтение, про то, что они вместе готовят уроки.
— Ну что ж тут такого, Галина? — допытывался Сашко.
— Не хочу ! — коротко сказала, будто отрезала, Галина.
— Разве это что-нибудь плохое?
— Не хочу!
Раздосадованный Сашко краснел и замолкал. Надутый, он сидел минуту-другую. Молчала и девочка, искоса поглядывая на него. Потом
Насупленное и застывшее, как из воска вылепленное, лицо Сашка понемногу менялось. Воск таял, из-за нахмуренной маски уже улыбалось теплое лицо Чайки. Улыбалось до новой стычки.
Однажды Сашко попросил:
— Галина, напиши мне письмо.
— Зачем это?
— Ну, просто так. Все пишут письма, когда у кого дружба.
— Вот чудак! Для чего же писать, когда мы все время вместе, когда никто из нас никуда не уехал?
— Галинка, а ты так… будто… будто я далеко-далеко, за морем, а ты здесь одна. Напиши, Галина. Ну какая ты… не хочешь! А мне… мне так хочется, Галина, получить от тебя письмо! Хоть записочку, хоть два словечка…
Галина кивнула головой.
— Напишешь? — обрадовался Сашко.
— А ответ будет?
— Три ответа, десять, сто!
— Ну, хорошо!
В скором времени и у Галины случилась большая радость. Вернувшись из школы, она увидела на столе письмо, адресованное отцу. Почерк был знакомый. Девочка сразу побледнела, у нее перехватило дыхание. Дрожащей рукой Галина ваяла запечатанный конверт. Родной, знакомый почерк. Будто повеяло в комнате запахом маминых духов, будто мелькнули в воздухе широкие рукава ее домашнего голубого халатика. Конверт дрожит в руке девочки. Это письмо от мамы.
— Мама, — шепчет Галина, — мама…
Отец вернется домой, еще не скоро. Ждать столько времени невозможно. Ведь это вечность!
И почему так дрожат пальцы? Нет, не забыла она своей мамы, думала о ней каждый день думала, только не говорила об этом, никому не говорила ни отцу, ни Сашку, никому. Она старательно учила уроки и никогда уже больше не получала плохих оценок. Она отличница, но кто знал, как часто просыпалась она по ночам, как горько плакала она, зарываясь в подушки от жгучего горя! А что с мамой? Помнит ли она еще свою дочку?
Галина стискивает зубы и разрывает конверт. Ее лицо горит, глаза блестят. Как сквозь туман, читает девочка дорогое письмо. Мать пишет, что она сделала ошибку, просит простить ее целует своего любимого ребенка — свою девочку, спрашивает о ее успехах в школе и, главное, собирается вернуться домой.
Мама приедет! Галина чувствует неожиданно страшную усталость. Бессильно падает на стол рука. Неужели это правда? Мама приедет? Вернется? И вдруг буйная радость заслоняет все на свете — и разорванный конверт, и отца, и усталость от неожиданных переживаний. Девочка кружится по комнате, она кружится в диком фантастическом танце, дробно стучат по полу ее маленькие каблучки.
Отец пришел поздно, как всегда. Галина выбежала ему навстречу. Взглянув на возбужденное лицо девочки, доктор сразу понял, что что-то случилось.
— Ну что? — пытливо посмотрел он на Галину.
— Угадай, папа!
Отец увидел, как прячет девочка за спиной руки, и сразу неясная догадка взволновала его. Но он молчал. Он боялся отгадать. Неужели письмо? Письмо от жены?
Галина не выдержала:
— От мамы!
Конверт мелькает в воздухе, у отца чуть заметно вздрагивают губы.