Школа негодяев

Валетов Ян Михайлович

В общем, ничего не изменилось за время его короткого отсутствия. Только в Киев пришла жара. Уж лучше попса… Нет, лучше рок!

В динамиках «Тойоты» зазвучал Вакарчук, [23] а Сергеев снова отхлебнул воды, переставил климат на минимальную температуру и с тоской посмотрел на тянущуюся впереди автомобильную реку. Он так задумался, что не сразу понял, что сквозь музыку пробивается звонок мобильного телефона.

Сергеев уставился на экран «Нокии» с недоумением – вот уж, действительно, нежданно-негаданно! Последнее время Блинов ему не звонил. То ли дел было много, то ли Владимир Анатольевич так и не смог забыть, как Умка крушил мебель его упитанным телом. Несмотря на уверения Блинчика

в вечной дружбе, общения не получалось и не могло получиться – политические интересы команды, к которой принадлежал Блинов становились все более и более одиозными. Фактически, их фракция находилась в прямом противоборстве с и с властью, и с оппозицией, становясь настоящим изгоем, и из-за этого на Сергеева, хранящего нейтралитет (и вместе с ним компромат), начали нажимать даже те, кого он считал единомышленниками – больно уж хотелось пустить кровь некогда могучей политической силе. Сергеев же считал ниже своего достоинства – пинать мертвого льва, хотя, по его мнению, лев не умер, а только притворялся. Политическая сила господина Блинова имела большой опыт внутрипарламентской борьбы и могла дать фору большинству скороспелых выскочек, топтавшихся в зале Верховного Совета. Даже Регина Сергиенко смотрела на Блинова сотоварищи с немалой опаской, и, если верить слухам, не раз пыталась наладить некое подобие сотрудничества – получилось ли у нее наладить союзнические отношения с бывшими фаворитами бывшего президента, не знал никто.

23

Слава Вакарчук – солист и создатель украинской популярной рок-группы «Океан Эльзы».

В общем, если говорить честно, картина, описанная некогда другом Володенькой и присутствовавшая фрагментами в мрачных пророчествах Вики, оказалась близкой к истине. Смысла врать себе Сергеев не видел. Он был лакомым куском для всех сторон, его обхаживали, пытались испугать, обещали немыслимые суммы денег и даже политическую карьеру (первая пятерка в любом из списков – на выбор!) но ни одну из сил он, естественно не интересовал. Их, вообще, не интересовало ничего, кроме той давней записи. Да и запись нужна была вовсе не для того, чтобы установить истину и наказать виновных, а только для того, чтобы свалить соперника, и тут же его растоптать.

А вот огласки, на которую некогда так рассчитывал Умка, не мог допустить ни один из противников. Уничтожить конкурента надо было тихо, не устраивая ток-шоу, потому что с момента, когда Базилевич дал свои взрывоопасные показания, в украинском политикуме много чего сменилось. Большинство из фигурантов той самой оружейной операции успели по нескольку раз сменить знамена, покровителей и места работы и теперь играли в совершенно других командах. Так что, выстрелив по чужим, можно было проделать основательную брешь в собственных рядах. А этого, естественно, никто не хотел.

Сергеев чувствовал к себе воистину пристальное внимание, но не со стороны Володи Блинова, который был одним из героев той аферы, и вовсе не от стоящего у власти правительства, а как раз со стороны вошедшей во вкус разрушения оппозиции, для которой табу практически не существовало. Бывший друг Блинов не беспокоил его звонками, не назначал встреч, зато перед гонцами от малознакомой ему Регины Сергиенко, мечтавшей получит в свои холеные ручки оружие шантажа, Сергеев уже дважды разыгрывал святую наивность.

Откуда прошла утечка информации, пусть не совсем точной, но достаточно конкретной для того, чтобы зашевелились все политические силы, Умка и предположить не мог. Сам он молчал. Блинчику и его партнерам это было совсем без надобности – зачем подставлять под удар себя, любимых? Однако джинн уже вырвался наружу, и Сергеев подозревал, что в этом виновата эпидемия «прослушек», охватившая Киев, словно бубонная чума средневековую Европу. Достаточно было одной неосторожной фразы, слова, сказанного не к месту и не вовремя, и на твоем хвосте повисало столько народа, оснащенного современнейшей аппаратурой, что ты даже мыслей своих скрыть не мог, не говоря уж о большем.

Оставался еще один вариант. Самый неприятный для Сергеева, но самый реальный: его «слили» те, кто знал о записи от него самого. Те, кого он не хотел предавать ни за деньги, ни за чины с большими возможностями. Те, кому он верил настолько, чтобы изложить суть записи, но, слава Богу, не настолько, чтобы передать файл из рук в руки.

С того момента, как он отказался отдать компромат в руки союзников, они стали бывшими. Только поверить в это было все еще трудно.

Сергеева много раз предавали. Была ли то тактика, государственная необходимость, банальная глупость или строгий коммерческий расчет – разбираться приходилось потом. После предательства, в основном, приходилось выживать, и времени на сопли и упреки не оставалось. После того, как Умка выбирался из очередной передряги, ощипанный, но с новым полезным опытом, он мог мстить. При желании, конечно, только вот оно, почему-то, не возникало.

Переосмысливать последние несколько лет «мирной» жизни было трудно и больно, но другого выхода не намечалось. Предстояло жить дальше, а Сергеев плохо представлял себе, как можно существовать без определенного стержня, без того, чтобы не принять чью-то сторону. Хотя понимал, что нейтралитет, к которому он созрел – это тоже стезя, еще более трудная линия поведения, трудная – поскольку неудобна всем.

– Алло, я слушаю! – сказал Сергеев в трубку.

– Миша, это я, – произнес Блинчик усталым голосом. – Говорить можешь?

– Да. Я слушаю…

– Надеюсь, что ты на хер меня посылать не будешь… Сразу, по крайней мере…

– Если повода не дашь.

– Лаконично, – отметил Владимир Анатольевич тем же скучным голосом. – Чертовски лаконично. Но честно. Мой дядя, самых честных правил… Ну, так и я буду лаконичен – делай, как и что хочешь, но вывези Плотникову и Маринку подальше с этой ёб…ной страны. Куда хочешь, но вывези. Сегодня. Или завтра. Тетка твоя жива еще?

– Нет.

– Ну, значит у тебя одной заботой меньше.

– И ты ничего не хочешь мне сказать?

– Хочется объяснений?

– Очень хочется.

– Да, – протянул Блинов. – Тяжелый случай. И ведь знаешь, что я тебе не враг, а все равно не выполняешь распоряжений…

– Володя, так я не у тебя на службе. И не обязан твои распоряжения выполнять.

– Ты мне действительно ничем не обязан. Обязан тебе я, и сейчас эти обязательства частично гашу. Усек?

– Пока нет.

– Вот козел упрямый! – выругался в сердцах Блинов. – Я тоже собираюсь временно покинуть столицу, но все равно – приезжай. Я постараюсь тебе изложить свои соображения. Неужели так трудно просто выполнить то, что я посоветовал? От тебя что – куски отвалятся? Или в ментальное рабство ко мне попадешь? Не бзди! Мы даже пленных не берем в последнее время… Чтобы не кормить… На хер ты мне сдался в рабстве? Ты своб-о-о-оден! – пропел Блинов фальшиво, изображая соло Кипелова. – Так что, свободный человек? Приглашение принимаешь?

– Приеду, – согласился Сергеев через силу.

Блинов был хитер и хорошо знал старого друга.

– Ты далеко?

– Недалеко. Если повезет, минут через пятнадцать спущусь на Набережную. В пробке пока кукую…

– Как спустишься, разворачивайся ко мне, на Кончу [24] … Я в загородном доме. Ты на своей «Тойоте»?

– Да.

– Охрана пропустит. Я, кстати, Васильевича себе забрал… Он тебя и встретит.

Ты его себе забрал, подумал Сергеев. Ага. Два раза. Это его поставили за тобой присматривать! Ну, Бузькин! Ну, Штирлиц! Интересно, он сам себе такие приоритеты определил или московское начальство подсуетилось?

24

Конча – имеется в виду Конча-Заспа, район компактного проживания власть имущих под Киевом – элитарный дачный поселок.