Шофферы или Оржерская шайка
Шрифт:
– Мария, милая моя Мария! Не говорите мне этого!
– ответил грустно Ладранж. – Дайте мне надеяться, что ваша молодость, красота, невинность обезоружат ваших судей. Что же касается до вашей матушки, у кого достанет духу присудить ее в подобном положении? Но не рассчитывайте тоже и на возможное избавление; вам будет слишком тяжело потом расставаться с этой надеждой. Наверно, я плохо понял человека, неясные слова которого вселили мне в голову эти мысли. Если бы он даже и захотел, у него недостанет сил на это!
– Если недостанет сил, почему не употребить хитрость? В свою очередь, Даниэль, не мешайте и вы мне думать, что есть на свете человек, желающий спасти нас. Одной уверенности, что у нас есть друг, какого бы он ни был положения в обществе, но который желает оказать нам услугу, достаточно для того, чтоб сделать меня смелой… Знаете, Даниэль, заметили ли вы, что начальник нашего конвоя оказывает нам при всяком случае глубокое уважение и самое теплое участие? Можно подумать, что он сожалеет, что обязан нас держать так строго, а в случае побега, пари держу, он порадуется нашему избавлению.
– Может быть, Мария. Но пока мы в его власти, он скорее допустит изрубить себя в куски, чем даст нам бежать! Я знаю бригадира Вассера; у него доброе сердце, настоящее поручение его глубоко огорчает, но он бесстрашно выполнит его до конца и без малейшего послабления… Не ждите же ничего с его стороны.
Уверение это, казалось, разбило сладкую мечту, взлелеянную девушкой, может, помимо ее воли.
– Боже мой, – пробормотала она, – неужели надо умирать?
Хоть и сознавая бесполезность своих утешений, Даниэль снова хотел попробовать укрепить дух своей молоденькой кузины, когда звук голосов привлек внимание обоих.
На окраине дороги сидел человек, одетый мужиком, с курткой на руке, с серпом и косой на плече. Завидя путешественников, он встал и тем подобострастным тоном, каким обыкновенно говорят поселяне со служащими, обратился к бригадиру:
– Ай-ай, гражданин, как вы запоздали, и по такой дороге! Но куда же вы изволите ехать? Разве вы не знаете еще, что вчерашней бурей снесло Нуарвильский мост? Вам там не проехать с вашими лошадьми и экипажем.
Вассер испытующе посмотрел на говорившего, и взгляд этот, должно быть, произвел на него неблагоприятное впечатление, потому что он сухо проговорил:
– Хорошо, это мы увидим, когда доедем.
И он поехал далее, мужик же, беззаботно посвистывая, пошел по полю.
– Слышали вы? – испуганно проговорила Мария своему товарищу. – Уверяют, что впереди разлив, снесен водой мост, а между тем бригадир и не думает воротиться. Неужели хотят от нас отделаться, не допустив даже и до суда.
– Бедное дитя! Как могла прийти вам в голову подобная мысль? Неужели вы думаете, что честный офицер, снисходительность и откровенность которого вы только что хвалили, решился бы исполнить подобное приказание? Кажется, у вас нет недостатка в одном горе, зачем же еще что-то придумывать? Но вот, послушайте, бригадир внимательно кого-то расспрашивает.
И точно, Вассер решился подозвать и расспросить какую-то женщину, собиравшую с двумя детьми в поле колосья. Женщина ответила, что в самом деле в одном лье отсюда дороги уже нет, так как водой снесло мост; дети ее, два смелых мальчугана, подтвердили слова матери.
– Да вот, – говорил один из них, кусая зеленое яблоко, – и корове бабушки Жиро вода пришлась по самое горло, так что она и утонула, корова-то бабушки Жиро.
– А у нуарвильского сторожа, – подхватил другой, гордо подтягивая свои холщовые рваные штанишки, -все сено потопило, так что теперь овцам-то хоть в реку идти пастись.
– Все это правда, гражданин жандарм, – начала опять тихо сборщица колосьев. – И если вы спешите, то уж вам надобно своротить с большой дороги направо, по первому повороту, который вам встретится, там вы можете смело переправиться через реку.
Повторение того же известия озадачило бригадира. Ночь уже наступала, а до Шартра было еще далеко; благоразумно ли было пускаться вперед, рискуя быть вынужденным опять вернуться?
Карета остановилась посреди дороги. Вассер, затруднение которого все более и более возрастало, спросил кучера, не знает ли он, действительно ли снесен Нуарвильский мост?
– Ничего не знаю! – хладнокровно ответил тот.
– Невозможного-то тут ничего нет, прошлую ночь ведь был сильный ливень.
– Ну послушай, как же ехать, – прямо, или свернуть к Гранмезонскому перевозу?
– Тут скверная дорога, предупреждаю.
Неопределенность эта мучила бригадира. Не отдавая себе в том отчета, но уверения этой участливой женщины и смелых мальчиков возбуждали в нем подозрение.
Недоверчивому по характеру и по обязанности своей службы, ему казалось, что все опрашиваемые им хитрили и издевались над ним. Оглядываясь по сторонам с желанием отыскать кого-нибудь, чтобы хорошенько расспросить, он увидел едущего по дороге навстречу всадника, по наружности богатого помещика.
– Ну, наконец-то мы можем убедиться, не смеются ли над нами! – сказал он. – Вон там едет кто-то, и именно, кажется, из Нуарвиля, и если только нас дурачили… Ну! кучер, помахивай! У этого гражданина, что там едет, мы узнаем правду.
Проехав несколько шагов, Вассер оглянулся на женщину с детьми, но их уже не было!
"С-с! – подумал Вассер, – все это не совсем-то ясно", – и внимание его все сосредоточилось теперь на подъезжавшем всаднике, от которого ожидал он достоверных сведений. Встретив его именно на повороте с большой на Гранмезонскую дорогу и дав людям знак остановиться, он подъехал к путнику и оба вежливо обменялись поклонами.
Незнакомец, как мы сказали, был богатый буржуа соседней местности. Одет он был в длинный сюртук, называемый тогда рокеролом, большие лакированные сапоги с серебряными шпорами довершали его костюм. Широкие поля шляпы и длинные волосы почти скрывали лицо, а все более и более сгущающиеся сумерки окончательно мешали разглядеть незнакомца. Только сняв шляпу, он открыл свое улыбающееся лицо, а оживленные глаза обнаруживали в нем человека веселого нрава.
Бригадир, знаток в лошадях, особенно был поражен породистостью его лошади. Несмотря на то, что она казалась уже старой и что сбруя на ней была далеко не хороша, в глаза бросались все приметы, отличающие породу, а изящность форм и легкость движений создавали контраст тяжелым и неуклюжим жандармским лошадям.