Шолк для Гвидона

Тарьянова Яна

То, самое первое и ложное знание, он переваривал очень долго. Постепенно привык к мысли, что пятнадцать оборотней погибли в огне из-за того, что он недооценил противника и не справился с командованием. Возблагодарил Камула, что его отправили на скучную охрану складов, где все подчинялось распорядку, установленному десятки лет назад, и не было возможности накосячить. Монотонная служба и размеренная жизнь успокоили, Гвидон восстановился физически, и постепенно начал проявлять интерес к омегам – еще не думал о женитьбе, но присматривался к холостякам, примеряя: «Подойдет? Не подойдет?». Тогда – после знакомства в баре, сдобренного шуточками и неуклюжими комплиментами – случилось возвращение утраченных воспоминаний. Омега, улыбаясь, спросил:

– А фамилия у тебя красивая? Мне родители сказали, что внуков нянчить не будут, если

на неблагозвучную поменяю.

Гвидон ответил, не задумываясь – само с языка слетело:

– Красивая. Вишневецкий. Твоим родителям понравится.

Сделал глоток пива и замер: «Какой Вишневецкий? Почему Вишневецкий? Я же Яблоновский. Вот, в военном билете записано».

Он проводил омегу домой и до пяти утра бродил по весенним улицам, не замечая аромата цветущих фруктовых деревьев. Сыпалось и сыпалось, как из дырявого мешка. Как поступил в общевойсковое командное училище, как на первом курсе получил увольнительную и билет на самолет. Как похоронил отца-омегу, сухо поздоровался с отцом-альфой – тот ушел к другому омеге, когда Гвидону было пять лет. Как оформил отказ от доли в наследстве в пользу младшего брата. Как потом приехал в родной городишко на неделю, надарил кучу ненужных разностей племяннику и пообещал брату звонить и писать. Это все делал он. Гвидон Вишневецкий. Это была его жизнь – до дня, когда он получил назначение на «Грозу».

Дни на «Грозе» вроде бы и помнились, и, в то же время, тонули в тумане. Было холодно и сыро, их держали на палубе, не кормили, иногда выдавали горячий чай. От чая Гвидону хотелось спать – непреодолимо, до отключки в вертикальном положении. Учебную высадку объявляли и отменяли дважды – из-за погодных условий. В итоге взводы отправили на берег, где их проинструктировал молодой полковник из Генштаба, зачитавший каждому лейтенанту задание из конверта.

Им выпала честь поучаствовать в учениях по проверке бдительности. Взводам приказали сдать армейские жетоны и документы, выдали муляжи взрывных устройств и координаты целей, где нужно было осуществить имитацию подрыва. Гвидон и его подчиненные получили по очередному стакану чая и отправились к нефтехранилищу в Гнилой Балке. В госпитале ему сказали почти правду. Он выполнил задание. Довел взвод до места назначения, не обнаружив себя перед противником. Его бойцы обезвредили охрану и успешно заложили муляж взрывного устройства согласно указаниям полковника. Гвидон помнил, что вышел на связь, доложил о выполнении на секретной частоте – почему-то ему никто не ответил – и принял решение ожидать нового приказа, не удаляясь от нефтехранилища. А когда их атаковала группа военнослужащих, не пожелавших вступить в переговоры, принял бой.

Следующую неделю он провел в поисках информации – осторожном сборе слухов и официальных сведений. Все, что он выудил из продырявленной контузией памяти, случилось на самом деле. Только оценивалось по-другому. Как отражение в кривом зеркале.

Оказалось, что взвод под его командованием совершил террористический акт, уничтоживший чуть ли не треть нефтехранилища. Что муляж был не муляжом, а самым настоящим взрывным устройством изрядной мощности. Что группа военнослужащих, атаковавших их в расчетной точке, была взводом отряда специального назначения, пытавшимся предотвратить теракт.

Тезка-командир наткнулся на него возле насосной станции и вступил в рукопашный бой. Рукопашный бой Гвидон любил, с большим энтузиазмом надавал противнику тумаков, отобрал оружие и провел удушающий прием, одновременно срывая армейский жетон – чтобы потом вернуть его побежденному за ящик пива. Врачи в госпитале говорили – повезло. Отбросило в открытый пожарный резервуар, не сгорел, не утонул, не задохнулся. Сильно контузило, получил серьезные ожоги, частично утратил память.

Его опознали по жетону, который он так и не выпустил из кулака. Зажал мертвой хваткой. Отпечатки пальцев у него не снимали – вероятно, сначала не хотели возиться с полутрупом, а потом перевели в другой госпиталь уже с карточкой, в которую были вписаны имя и фамилия. Гвидон покопался в последовательности событий, и выяснил, почему никто не заметил подмену. И он, и тезка Гвидон Яблоновский, были похожи внешне: оба высокие, массивные, склонные к полноте, мордатые, темно-русые, с распространенными серо-зелеными глазами. Гвидон Яблоновский был круглым сиротой, поступившим в Академию ВДВ по государственной квоте. Это исключило появление родственников

в госпитале – опознали бы, несмотря на ожоги. Но к Гвидону никто не пришел. Яблоновский не дружил с однокурсниками, а на новом месте, по распределению, прослужил полтора месяца. Как и он сам.

Собрав доступные факты, Гвидон сел и расписал их на бумажке – пытаясь упорядочить знания и найти выход из положения. Настоящий он – Гвидон Вишневецкий – был похоронен в братской могиле возле нефтехранилища. Там после пожара свалили верхний слой почвы в овраги бульдозерами, а возле забора воткнули камень с двадцатью девятью фамилиями. Фальшивый он – Гвидон Яблоновский – уже год служил в Лисогорске, в отдельном полку Внутренних Войск. Командовал срочниками, охранявшими противогазы и перловку, исправно подписывал акты об утилизации по приказу майора и иногда разживался мешком макарон или закаменевших пряников.

Первый порыв – пойти в Следственный Комитет или военную прокуратуру – утих после новостей о мятежной «Грозе». Командира БДК выудили из ледяной воды, судили и расстреляли. Троих спасшихся членов экипажа освободили от ответственности – им удалось доказать, что они не согласились выполнять преступные приказы и были заперты в трюме. Еще троим спасенным дали разные сроки, от пожизненного заключения до пятнадцати лет – за измену Родине.

Гвидон не боялся расстрела – если бы точно знать, что осудят на смертную казнь, побежал бы к следователю вприпрыжку. Его пугало тюремное заключение. Особенно пожизненное. Он не знал, как доказать, что честно выполнял приказ. Шел к нефтехранилищу в полной уверенности, что участвует в учениях и несет в расчетную точку муляж взрывного устройства. Кто поверит? Гвидон даже фамилии того полковника не запомнил. И описать бы толком не смог – белый лис, почти альбинос. Молодой, надменный, смотревший на выстроившихся на палубе морпехов как на кучу навоза.

Он обдумал и отбросил идею застрелиться. Смерть без пользы ничего не меняла. Оставить письмо, которое скомкают и выкинут, чтобы не ворошить дурно пахнущую историю? Никто не будет искать того полковника – был ли он полковником? Гвидон не видел его документов: хватило формы, погон, пребывания на корабле, приказов, которые полковник поначалу отдавал в присутствии командира БДК.

Стрелочки, зачеркивание и вычеркивание натолкнули на приемлемый выход: перевестись в какой-нибудь отряд, где можно пасть смертью храбрых при выполнении служебных обязанностей. Принести пользу обществу, остановить террориста или наркомана, продлевая жизнь тех, кого хотели убить. Какая разница, под какой фамилией похоронят? Одна могила уже есть, родственники получили извещение. А Яблоновскому будет в глаза посмотреть не стыдно, если встретятся на небесной охоте, на полях Камула.

Приняв решение, Гвидон потратил два вечера, все-таки написал длинное письмо, в котором изложил все обстоятельства пособничества террористам и признал свою вину. Письмо отправилось в тоненькую брошюру «Выдержки из Устава караульной службы». Брошюра поселилась на кухонном подоконнике – чтобы следователи нашли, если дело дойдет до обыска. А сам Гвидон начал присматриваться к местным силовым структурам, чтобы проникнуть в какое-нибудь специальное подразделение.

Он выбрал Лисогорский ОМОН. Командир был мутным и вредным, зато его заместитель Светозар, частенько приезжавший на склады, вызвал у Гвидона ничем не объяснимое доверие. Первая попытка поговорить закончилась тем, что Светозар его послал. Это не удивило – взбодрило и придало никчемной жизни смысл. Гвидон начал бегать за Светозаром, напрашиваться на тренировки с его подчиненными, показывать документы и справки о состоянии здоровья. Однажды подкараулил его в пельменной, изложил свою биографию – не свою, конечно, а Яблоновского – и добился странного эффекта. Завидев его, Светозар рылся в карманах, находил пластинку жевательной резинки или карамельку, угощал и твердо говорил: «Немножко подлечись, а потом обязательно все обсудим».

Через год произошли два знаменательных события: Светозар занял место командира, отправленного в отставку за злоупотребления, а в прореженный отряд был объявлен конкурсный набор. Гвидон подал документы, устроившие отборочную комиссию, сдал все экзамены, прошел испытания и явился под Светозаровы очи, сияя от гордости. Светозар посмотрел на Гвидона, на бланки, подписанные тремя членами комиссии и врачами окружного госпиталя, на хвалебную рекомендацию от ротного из внутренних войск, и сказал: «Нет».