Шопенгауэр
Шрифт:
Но в 1850 году Шопенгауэр получил болезненный щелчок. Два тома, составленные им из заметок и дополнений к своим сочинениям, — «Парерга и Паралипомена» (в первом русском полном собрании сочинений переведенные как «Систематические дополнения и ранее неизданные заметки»), которые, вопреки прежним заявлениям философа о том, что он не собирается быть наставником или учителем, а ищет всего лишь истину и только истину, содержали именно наставления к достойной жизни, и которые он охарактеризовал как самую популярную «философию для всех», надеясь на всеобщее признание, были отвергнуты Брокгаузом и некоторыми другими издательствами. Тогда за дело взялся Ю. Фрауэнштедт; он нашел в Берлине книжный торговый дом, и в 1851 году двухтомник появился на свет.
Первоначально публикация «Парерга и Паралипомена» пробудила интерес не столько среди философов, сколько у читающей публики. «Афоризмы житейской мудрости» принесли Шопенгауэру известность в Германии. В 1853 году вышло третье издание «Мира как воли и представления», также получившее теперь некоторый резонанс. Тогда-то в Англии и была опубликована упомянутая Сафрански статья.
Между тем число поклонников, которые хотели бы с ним пообщаться, росло. Они являлись в «Английский двор», усаживались за соседний столик, чтобы хотя бы видеть его, а если повезет, то и слышать его речи. Рихард Вагнер приглашал его в Цюрих, где нашел убежище как политический эмигрант. Он посвятил Шопенгауэру клавир своего «Кольца нибелунга». Но тот проявил черную неблагодарность; он сказал посыльному: «Передайте своему другу Вагнеру спасибо за „Нибелунгов“; однако он должен покончить с музыкой, он гениальнее в поэзии! А я сохраню верность Россини и Моцарту…» (133. S. 199).
В конце концов и цех философов назначил ему свидание: за два года до смерти Шопенгауэра Г. Кербер в университете Бреславля прочел о нем первую лекцию. В том же Бреславле в 1865 году Стефан Павлицкий защитил первую в мире докторскую диссертацию «Учение Шопенгауэра о рациональном философствовании». В 1856-м на конкурсе, объявленном философским факультетом Лейпцигского университета, за изложение его учения впервые была вручена премия его ученику К. Бэру. Были и критики. Гегельянцы его не приняли. Так, К. Розенкранц весьма негативно отнесся к учению Шопенгауэра, едко назвав его «новоизбранным кайзером немецкой философии» (цит. по: 124. S. 513).
После многих лет безвестности и полного уединения Шопенгауэр радовался малейшим знакам внимания. Новый поклонник, некий А. Кильцер, стал инициатором текстологических штудий, занявшись поисками первого издания книги, чтобы сравнить его с последующими. Когда он опубликовал о Шопенгауэре небольшую заметку, тот поспешил свести его в Мюнхене со своим верным учеником А. фон Доссом, «ибо, — писал он, — где двое „собраны во имя Мое, там и Я посреди них“» (Мф 18, 20; письмо Доссу от 12 сентября 1852 года). Новый Христос!
Куно Фишер в книге о Шопенгауэре весьма неодобрительно относится к ревностному вниманию философа к своей растущей известности. Он называет его болезненно тщеславным, упрекает за измену прокламируемого им отказа от воли. Но философия — профессия публичная, и творец не может не желать, чтобы его услышали. Многолетнее неприятие учения и одинокая жизнь не погасили его воли к жизни и живого ума. Признание пришло поздно, и он не мог не внимать и не радоваться ему, хотя бы в частных письмах. Быть может, и печально, что мудрец и великий ум так радуется малейшим знакам внимания; но эта радость вызывает и сочувствие, так как перед нами предстает человек совершенно одинокий и от своего одиночества страдающий. Упреки Фишера несправедливы. К тому же Шопенгауэр понимал истинную цену своей славы.
Немецкий писатель Ф. Геббель свидетельствует, что в беседе с ним Шопенгауэр сравнивал «комедию славы» с театром: когда после представления в зале уже темно, но еще горят огни на пустой сцене… «тут выхожу вперед я — опоздавший, привычно отставший, и тогда начинается комедия моей славы» (133. S. 308). Порой его известность действительно
Какой-то поклонник сообщал, что приобрел три экземпляра последнего издания, чтобы осчастливить своих родственников. Другой — строил дом только ради того, чтобы повесить там портрет философа. Некий господин из Богемии ежедневно обновлял венок, увенчивавший его портрет. Курсанты военной школы всю ночь слушали чтение «Метафизики половой любви». Из соседнего Гамбурга прибыли члены какого-то ферейна, чтобы с немецкой основательностью заняться изучением пессимизма. Так или иначе, Шопенгауэр в конце жизни стал знаменитым, а в конце XIX века он был уже самым читаемым в мире философом.
Стал ли он счастливым? Ведь дело его жизни принесло наконец плоды. Вопрос остается открытым. Тем не менее вполне можно говорить, если не о радости (Шопенгауэр по-прежнему постоянно предавался беспокойству и дурным предчувствиям), то по крайней мере его удовлетворенности тем, что в конце концов жизнь состоялась. За год до кончины он как-то сказал Фрауэнштедту: «Знаете ли, абсолютно все, что сделано, поддается подсчету. Я иногда удивляюсь самому себе, что все это сумел совершить. Ведь в повседневной жизни нет ничего такого, что проявляется в высшие моменты созидания» (133. S. 124).
Вопрос о счастье остается открытым еще и потому, что в учении Шопенгауэра счастье — всего лишь миг, уступающий место новым стремлениям, желаниям и мотивам, реализация которых невозможна, иллюзорна либо мимолетна и всегда сопровождается беспокойством, неприятностями и страданием. И только страдание имеет позитивный смысл.
Негативное счастье
Счастье и представление о нем значительно старше любой философии. Люди всегда стремились к полноте бытия, к лучшей жизни, к самореализации — силе, власти, чести, богатству, здоровью, долгой жизни. Веками сохранялось представление о счастливом «золотом веке» человечества, которое было когда-то, а теперь (и это «теперь» длится с мифологических времен до наших дней) жизнь такова, что человеку больше выпадает страданий, чем счастья: о счастье мечтают, к нему стремятся. Счастье видится в руках судьбы либо богов, но также и в руках человека. В течение веков вырабатывалось понятие о высшем благе как идеале, в котором воплощено высшее человеческое счастье, к нему стремится человечество, несмотря на беды и страдания.
Шопенгауэр полагал, что в мире существуют три могущественные мировые силы — мудрость, мощь и счастье. Последняя из них самая важная. Но наш жизненный путь подобен бегу корабля. Судьба играет роль ветров, либо быстро продвигая нас вперед, либо отбрасывая назад, а наши собственные усилия имеют мало значения. Наше житейское поприще является производным двух факторов — ряда событий и ряда наших решений, осуществляющихся в ограниченном горизонте, который проясняется только тогда, когда они переходят в наличную действительность. Перед нами открывается в этом случае столько упущенного счастья, столько навлеченных на себя бед! «Судьба тасует карты, мы играем» (71. С. 396).
Шопенгауэр сравнивает жизнь с игрой — древней метафорой, использованной еще Омаром Хайямом:
Я жизнь сравнил бы с шахматной игрой,То ночь, то день, а пешки — мы с тобой.Подвигали, побили и забыли,И в темный ящик сунут на покой.(Пер. Тхоржевского)В переводе В. Державина это рубаи выглядит иначе, но смысл его тот же:
Кто мы? — Куклы на нитках, а кукольник наш — небосвод,Он в большом балагане своем представленье ведет.Нас теперь на ковре бытия поиграть он заставит,А потом в свой сундук одного за другим уберет.