Шопоголик и брачные узы
Шрифт:
— Наверное, я как раз шла домой. А потом мне надо было позвонить. — Я в волнении подхожу к нему. — Что произошло, Люк? На работе что-нибудь?
— Это Майкл, — говорит Люк. — Я только что узнал. Он в больнице.
9
Палата Майкла — на четвертом этаже больницы в Вашингтоне. Мы молча шагаем по больничному коридору, глядя прямо перед собой. Выспаться нам прошлой ночью не довелось — я не уверена, что Люк вообще смог заснуть. Говорит он немного, но я знаю, что
— Он мог умереть, — прошептал Люк ночью, когда мы лежали в темноте с открытыми глазами.
— Но он не умер, — прошептала я и взяла его за руку.
— Но мог.
Это правда. Мог. Каждый раз, когда я думаю об этом, желудок будто скручивает. Никто из близких мне людей никогда еще серьезно не болел. То есть у двоюродной тети Мюриэль были какие-то проблемы с почками, но я и видела ее всего пару раз, И мои бабушки с дедушками по сию пору живы, кроме старшего Блумвуда, который умер, когда мне было два года, так что я даже не знала его.
Мне даже не доводилось раньше бывать в больницах, если не считать травмопункта. Мимо мелькают жуткие таблички — «Онкологическое отделение», «Урологическое отделение», — и я вдруг осознаю, насколько защищенной была моя жизнь.
Мы доходим до палаты номер 465, и Люк останавливается.
— Это здесь. Готова?
Он тихонько стучит и через мгновение открывает дверь,
Майкл лежит на большой металлической кровати; комната заставлена букетами, на одном только столике их штук шесть. Майкл лежит под капельницей, еще какая-то трубка тянется от его груди к аппарату с мигающими лампочками. Лицо у него бледное, осунувшееся, он такой… беззащитный.
Мне это не нравится. Я всегда видела Майкла хорошо одетым, с бокалом в руке. Большой, надежный, несокрушимый. А не лежащий на койке в больничной пижаме.
Люк не сводит глаз с Майкла, лицо у него бледнее некуда. Кажется, он вот-вот заплачет.
Господи. Кажется, и я сейчас раскисну.
Тут Майкл открывает глаза, и мне сразу становится легче. По крайней мере глаза у него прежние. Все такие же теплые. С той же смешинкой.
— Не стоило вам срываться в такую даль, — говорит он.
Голос невыразительный и прерывистый.
— Майкл. — Люк шагает к нему. — Как себя чувствуешь?
— Лучше. Лучше, чем было. — Майкл вопросительно смотрит на Люка. — А вот ты как? Выглядишь ужасно.
— Я и чувствую себя ужасно, — признается Люк. — Чувствую полным… — Он смолкает и сглатывает.
— Правда? — откликается Майкл. — Может, стоит обследоваться? Весьма бодрящий процесс. Я вот теперь в курсе, что у меня острая ангина. С другой стороны, с лимфой все отлично, и аллергией на арахис я тоже не страдаю. Очень полезно узнать правду о себе. — Его взгляд останавливается на корзине с фруктами у Люка в руках. — Это мне?
— Да! — Люк спохватывается. — Так, немного… Сюда поставить?
Он расчищает место среди композиций из экзотических цветов, и
— Фрукты, — произносит Майкл, кивая, — крайне предусмотрительно. Ты, должно быть, с моим врачом поговорил. Тут такие строгости. Посетителей, которые приносят сладости, уводят в маленькую комнату и минут десять прочищают мозги.
— Майкл… — Люк делает глубокий вдох, а пальцы стискивают ручку корзины. — Майкл, я только хотел сказать… Извини. За тот разговор.
— Забыто. Правда.
— Не забыто. Только не мной.
— Люк. — Майкл мягко смотрит на него. — Это пустяки.
— Но я чувствую…
— У нас были некоторые разногласия. С тех пор я обдумал все, что ты сказал. В твоих словах есть смысл. Если «Брендон Комьюникейшнс» будет ассоциироваться у общественности со стоящим делом, это пойдет только на пользу компании.
— Я не должен был действовать, не посоветовавшись с тобой, — бормочет Люк.
— Что ж. Как ты сказал, это твоя компания. Решающее слово за тобой. Я это уважаю.
— А я уважаю твои советы, — быстро говорит Люк. — И всегда буду уважать.
— Ну что, зарываем томагавки? — Майкл протягивает руку, всю в синяках от иглы капельницы, — и Люк бережно принимает ее.
Так, я больше не могу.
— Мне… попить нужно, — бормочу я и, тяжело дыша, вываливаюсь из палаты.
Нельзя рыдать при Майкле. Еще примет меня за тряпку.
Или решит, будто я плачу потому, что знаю что-то, чего не знает он. Подумает, что мы видели его медицинскую карту, а там оказалась вовсе никакая не ангина, а тромб в мозге, и оперировать может только специалист из Чикаго, а он отказался из-за давней вражды между двумя больницами…
Бот так, никакой это не травмопункт.
Я отправляюсь в комнату отдыха, несколько минут глубоко дышу, чтобы успокоиться, и присаживаюсь рядом с женщиной средних лет, одетой в поношенный синий жакет.
— С вами все в порядке, дорогая? — Я поднимаю голову и вижу, что она протягивает мне салфетку. —Тяжело здесь, верно? — участливо спрашивает она, пока я сморкаюсь. — У вас тут родственник?
— Просто друг. А у вас?
— Мой муж Кен. У него шунтирование.
— О господи. Мне… очень жаль.
Мурашки бегут по спине, когда я пытаюсь представить себе, каково бы мне было, если бы на больничной койке лежал Люк.
— Все обойдется, если он начнет думать о себе. Ох уж эти мужчины. Думают, что все само собой образуется. — Женщина качает головой. — Но когда оказываешься здесь… начинаешь понимать, что в жизни действительно важно, так?
— Именно так, — серьезно говорю я.
Некоторое время мы сидим молча, и я с тревогой думаю о Люке. Может, почаще гонять его в спортзал? И пусть сядет на диету с пониженным содержанием жира, чтобы не повышать количество этого… как его… холестероза. Просто для подстраховки.