Шопоголик и брачные узы

Кинселла Софи

Я поднимаюсь по лестнице к нашей квартире, и ноги у меня слегка дрожат — несмотря на то, что Люк еще не вернулся и у меня есть время, чтобы подготовиться. Но за дверью меня ждет удар — Люк сидит за столом, над стопкой бумаг.

Хорошо, Бекки, вперед. Глубокоуважаемые леди и джентльмены! И так далее и тому подобное. Дверь за мной захлопывается. Я извлекаю из кармана свои записи и набираю в грудь побольше воздуха.

— Люк, — начинаю я почти торжественно, — мне необходимо сказать тебе кое-что насчет свадьбы. Это очень серьезная проблема, и выход из нее найти непросто. Если решение и есть, то отыскать

его я могу только с твоей помощью. Поэтому я и говорю тебе об этом сейчас — и прошу, чтобы ты выслушал меня с ясным умом.

Неплохо. Этим куском я даже горжусь. «Выслушал с ясным умом» — это наитие, потому что так он не сможет на меня наорать.

— Для того чтобы разъяснить мое дальнейшее неприятное сообщение, я должна вернуть тебя назад во времени. Назад к началу. Я имею в виду не сотворение мира. И даже не Большой взрыв. Я имею в виду чаепитие в «Кларидже».

Я держу паузу, но Люк все еще молчит — слушает. Может, обойдется?

— Именно там, в «Кларидже», и возникла неразрешимая проблема. Я была, если угодно, греческим богом, которому пришлось выбирать между тремя яблоками. Но только здесь их оказалось два, и они не были яблоками. — Я многозначительно умолкаю. — Это были свадьбы.

Наконец Люк поворачивается ко мне. Глаза у него воспаленные, лицо какое-то странное. Он смотрит на меня — и по спине моей бегут мурашки.

— Бекки, — выдавливает Люк точно через силу.

— Да?

— Думаешь, мать действительно любит меня?

— Что? — Я сбита с толку.

— Скажи мне честно. Ты думаешь, мать любит меня?

Погодите. Он хоть слово из моей прекрасной речи слышал?

— Конечно, любит! И ты очень кстати заговорил о матерях, потому что корни моей проблемы…

— Дураком я был. — Люк берет полупустую бутылку, наполняет свой стакан и пьет что-то, весьма напоминающее виски. — Она же меня просто использовала.

Сколько времени он уже здесь сидит? Я гляжу на его лицо, напряженное, уязвимое, и глотаю слова, что вертятся у меня на языке.

— Конечно, она тебя любит. — Я забываю про свою речь и подхожу к Люку. — Уверена. Это же видно по тому, как она… гм…

По чему видно-то? По тому, как она использует, твой персонал, ничем не отблагодарив за это? По тому, как, обведя тебя вокруг пальца, укатывает в Швейцарию?

— А почему ты?.. — бормочу я в замешательстве. — Что-нибудь случилось?

— Это так глупо. — Люк мотает головой. — Я нашел кое-что. Я заходил к ней на квартиру — надо было забрать бумаги для фонда. И, сам не знаю почему… может, после того, как посмотрел утром снимки Сьюзи и Эрни… Словом, я принялся искать старые фотографии. Мои детские снимки. Снимки, где мы вместе. Не знаю, что именно я искал. Наверное, хоть что-нибудь.

— Нашел?

Люк указывает на бумаги, лежащие на столе.

— Что это?

— Письма, От моего отца. Письма, которые он писал моей матери, когда они расстались, пятнадцать, двадцать лет тому назад. Умолял ее повидаться со мной. Умолял ее навестить меня. — Голос у Люка глухой и ровный. — Предлагал оплатить гостиницу. Писал, что сам привезет меня. Просил снова и снова… А я ничего не знал об этом. — Он тянется за исписанными листами и дает их мне: — Вот, прочти сама.

Стараясь скрыть потрясение, я просматриваю письма, выхватывая то одну, то другую фразу.

Люк

так отчаянно хочет увидеть мать… не может понять твоего отношения…

— Эти письма многое объясняют. Оказывается, ее новый муж ничего не имел против того, чтобы взять меня с собой. Вообще, похоже, был порядочным человеком. Он соглашался с моим отцом, что мне следует приехать к ним. Но ее это не интересовало. — Люк пожимает плечами. — Да и с чего бы вдруг?

…Умный, любящий мальчик… упускать чудесную возможность…

— Люк, это… ужасно, — невпопад бормочу я.

— Самое худшее — что я винил во всем моих родителей.

Я представляю себе Аннабел, ее доброе, мягкое лицо; отца Люка, втайне пишущего эти письма, — и меня охватывает гнев. Элинор недостойна Люка. Она никого из этой семьи недостойна.

Воцаряется тишина, только дождь шумит снаружи. Я сжимаю руку Люка, стараясь вложить в это движение все тепло, всю любовь, на которую я только способна.

— Люк, конечно, твои родители все понимали. И… и я уверена, что на самом деле Элинор хотела тебя увидеть. Может, тогда это просто было ей трудно, или… может, ее слишком долго не было…

— Есть кое-что, о чем я никогда не говорил тебе, — перебивает Люк. — И вообще никому… Когда мне было четырнадцать, я приехал в Нью-Йорк, чтобы увидеть мать. Это была школьная экскурсия. Я зубами и когтями дрался, чтобы меня взяли. Мама с папой, понятное дело, были против, но в конце концов сдались. Мне они сказали, что мать в отъезде, иначе она с радостью бы со мной встретилась. Люк тянется за бутылкой и подливает себе виски.

— Я ничего не мог с собой поделать, так хотел увидеть ее. Думал, а вдруг родители ошиблись и она никуда не уехала. — Глядя в пространство, Люк водит пальцем по кромке стакана. — И… под конец экскурсии у нас выдался свободный день. Все остальные кинулись в Эмпайр-стейт-билдинг, а я улизнул. Адрес у меня был, и я просто пришел и сел у ее дома. Это было не то здание, где она живет сейчас, а другое, дальше по Парк-авеню. Я сидел на ступеньке, и все прохожие пялились на меня, но мне было плевать.

В оцепенении я слежу, как Люк глотает виски. Я не могу раскрыть рта. Я даже дышать не могу.

— А где-то в полдень из подъезда вышла женщина. Темноволосая, в красивом пальто. Я узнал ее по фотографии. Это была моя мать. — Люк замолкает на несколько секунд. — Я… я встал. Она подняла голову и увидела меня. Она смотрела на меня секунд пять, не меньше. А потом отвернулась. Села в такси и уехала, вот и все. — Он на мгновение прикрывает глаза. — Я даже шагнуть к ней не успел.

— И что… И что ты сделал? — осторожно спрашиваю я.

— Пошел куда глаза глядят. Бродил по городу. И убедил себя, что она меня не узнала. Целый день твердил это, как мантру. Что она не знала, как я выгляжу…

— А вдруг так и есть! Откуда ей было…

И умолкаю, когда Люк берет выцветший синий конверт, к которому что-то прикреплено скрепкой.

— ВБ этом письме отец написал ей, что я приеду. — Люк поворачивает фотографию, и у меня екает сердце. — А вот это я.

Четырнадцатилетний Люк. Он в школьной форме, у него дурацкая стрижка, вообще-то его едва можно узнать. Но темные глаза подростка, взирающие на мир с решимостью и надеждой, ничуть не изменились.