Шпалоукладчик
Шрифт:
Он обнял прыткого человека в вязаной шапочке, который пытался сунуть ему под мышку разнузданно-популярные брошюры.
Какой-то самородок вез в трамвае ведро воды, и Винц ему ласково улыбнулся.
Он каялся и убивался перед технически-безопасным плакатом, гласившем, что "промасленные концы могут самовозгораться" - надпись, в которой его извращенный разум усматривал двусмысленность.
Он расцарапывал себе лицо, а то, двояковыпуклое за счет лба и подбородка, но за счет носа, глазниц и рта - единократно и намертво вогнутое, повторяло отпечаток рифленой подошвы; голова напоминала то ли боб, то ли дольку произвольного фрукта.
Он отказался
И даже выступил перед обеспокоенными читателями с лекцией, посвященной теории Времени. И практике тоже.
– Дорогие друзья!
– откашлялся Винц.
Друзья, числом в пятнадцать-тридцать человек (у Винца в глазах все двоилось от покаянных слез) затаили дыхание.
Украдкой утираясь, Винц уткнулся в листочек.
– Чувствительный Пруст, расписывая Содом и Гоморру, признался, что Вечная Жизнь существует только в памяти Создателя. Там все, кто жил, плюс печаль о том, что их не вернуть. Задача людей - накапливать Образы Бытия, которые спрессовываются в "прошлое" в его набоковском понимании. Каждому из нас отмерено набрать столько-то и того-то. Дальше последует смерть, а сознание отправится в копилку, которую маги Карлоса Кастанеды принимали за глоток, сделанный ненасытным посмертным Орлом, что пожирает человеческое осознание вещей. Люди - это просто картриджи различной емкости, на которые то так, то этак заносится одно и то же в разнообразных вариантах. Царство Божие будет смонтировано из всех записей, неудачные сцены вырежут; только так можно сохраниться в вечности. Бог создал людей как алмазы, умножающие и без того неохватное Бытие путем отражения в триллионах граней.
Никто не понял ни слова, так как любое из объявленных утверждений требовало как минимум отдельного выступления в условиях городского лектория. Но Винц, продолжая зачитывать текст, достал из-под кафедры гремучий коробок и выставил его на всеобщее обозрение.
– Попрошу внимания!
– Винц вперился строгим взглядом в неизвестную, предположительно неграмотную, старушку.
– Оттягивание будущего есть растягивание прошлого. Удар откладывается сколь угодно долго...
Здесь Винц запнулся, припоминая влюбленных мух, которых бил.
– Наконец, этот удар бесповоротно становится достоянием истории. Если задуматься, то и моргнуть-то страшно - настолько это непоправимо!..
– Нельзя ли помедленнее?
– крикнули из зала.
– Мы записываем!
– Напрасно, - парировал Винц.
– Вы надеетесь обмануть стрелки часов? Вам лучше смириться и оставить эту надежду. Что до моих личных отношений с минутами и неделями,
И он со значением помахал коробком.
В зале, пока он помавал этим предметом, пытались разобраться в выражении лица оратора.
Лицо между тем скривилось, подыскивая формулировки.
– Важно вот что...
– Винц мучительно напрягся.
– Важно упаковывать дни благополучия... нет, благополучные и безмятежные дни... в особое вместилище. Впрочем, важно даже не это; главное - не прожить день, а добавить его к коллекции. Смысл и цель, доложу я вам, не хуже прочих. Серные палочки обернутся шпалами, и рельсы потянутся дальше, в согласии с законами кармы. А шпалы, когда я исчезну, начнет укладывать кто-то другой - усердный или нерадивый, мне уж не знать, и какое мне дело, сверзится ли его стараниями под откос величественный поезд, состав со всеми вагонами моих прошлых воплощений. Я отвечаю лишь за назначенный мне участок путей.
Здесь Винц заметил, наконец, что устроитель лекции уже какое-то время дергает его за рукав, предлагая антракт.
Винц оттолкнул его руку.
– Safety matches!
– возвестил он торжественной скороговоркой, понимая, что сейчас его сдернут в зал.
– Специфика английского языка позволяет перевести это не только как "безопасные спички", но и как "спички безопасности"!
Перед ним встал распорядитель, заслонил кафедру, потом поворотился и схватил микрофон. Винц обогнул его, спрыгнул в партер и там задумчиво продолжил:
– Сомнительными здесь, конечно, остаются неупакованные детские и юношеские годы. Удались ли они? Я их не помню. Я утешаюсь тем, что, коли удались последующие, то и эти как-то устроились.
Поклонники, не споря насчет прожитых лет, посчитали неудачным именно это сегодняшнее выступление и разбрелись кто куда.
Винц провожал их печальным взглядом. "Мыслей мало, людей много, то есть мысль - одна, о смерти, и каждый повторяет ее на свой манер. В этом процессе никак не избегнуть сходства... скотства", - ежился он при отзвуке непрошеной аналогии.
В тот день он распрощался не только с письмом, но и с чтением, боясь неизбежно наткнуться на подобие собственных прошлых мыслей. Сожженную вечером спичку Винц рассматривал с особенным вниманием и грустью, а после бережно, стряхнув с нее гарь, положил в коробок и спрятал под половицу в специально выкопанное углубление. Половицу он прикрыл дешевым литфондовским ковриком, коврик припечатал креслом, в кресло уселся сам.
Шпал прибавилось. Они лежали ровненько, одна к одной, и ноша казалась им легкой и радостной. Сверкающие рельсы бежали из одного ничто в другое; кармические пути величественно растворялись в железнодорожных далях.
Винц прищурился, сосредоточившись на пройденном отрезке. Полотно казалось идеально ровным. Он растроганно вздохнул, благодаря высокое транспортное начальство, которое великодушно простило распоясавшегося путейца и выражало свою милость в деликатном неприсутствии. И Винц понимал, что ничто не вечно, и его мирная служебная деятельность может быть прервана в любую секунду. Почетная обязанность ляжет на плечи следующего избранника может быть, бабочки, эскимоса, землеройки или минерального вещества. Он попытался представить себе плечи минеральных веществ и сдался перед непостижимой мудростью мирового устройства. Возможно и другое; возможно, что он достраивает ветку, которая задумана как тупиковая, запасная или, наоборот, выводящая к оживленному столичному вокзалу. Стоит ли гадать?