Шпион, или Повесть о нейтральной территории(изд.1990-91)
Шрифт:
— Ваша доктрина справедлива, и в целом я под ней подписываюсь… Но, дорогой мой Джон, не мешает ли вам эта повязка?
— Нисколько.
— В принципе я согласен с вами, но, так же как материя делима до бесконечности, нет и правил без исключения… Вам удобно, Лоутон?
— Очень.
— Лишать человека жизни, когда можно достигнуть цели менее суровыми мерами, не только жестоко по отношению к жертве, но порой несправедливо к окружающим… Да, Джек, если бы вы только… двиньте слегка рукой… если бы вы только… надеюсь, вам стало удобнее, дорогой друг?
— Гораздо.
—
Доктор тяжко вздохнул, высказав наконец то, что давно было у него на душе, а драгун невозмутимо надел мундир и, уходя, спокойно проговорил:
— Вряд ли чьи-нибудь солдаты наносят удары более старательно, чем мои. Они обыкновенно рассекают череп от макушки до челюсти.
Разочарованный эскулап собрал свои инструменты и с тяжелым сердцем направился в комнату полковника Уэлмира.
Глава XII
Мне эти руки, поднятые к небу,
Напоминают молодые ветви,
Дрожащие от ветра в летний вечер,
Да, в этой хрупкой, нежной оболочке
Живет могучий, непреклонный дух.
Возвысившись, он ярко озаряет
Прекрасные глаза сияньем неба.
Появление новых и столь разных гостей в “Белых акациях” порядком прибавило забот и хлопот мисс Дженнет Пейтон. К утру все понемногу пришли в себя, кроме молодого драгунского офицера, в котором принимал такое горячее участие Данвуди. Драгун был ранен очень серьезно, хотя доктор продолжал утверждать, что его рана не смертельна. Капитан Лоутон, как мы упоминали, уже встал, проснулся и Генри Уортон — его сон потревожил лишь страшный кошмар, будто ему ампутирует руку хирург-новичок. Убедившись, что это только сон, молодой человек поднялся с постели, чувствуя себя совсем молодцом; к тому же доктор Ситгривс избавил его от всяких опасений, уверив, что не пройдет и двух недель, как он будет совершенно здоров.
Полковник Уэлмир не показывался все утро; он завтракал у себя в комнате и, невзирая на многозначительные улыбки ученого мужа, заявил, что болен и не в силах подняться с постели. Предоставив полковнику переживать свои горести в одиночестве, доктор отправился выполнять более благодарную обязанность — посидеть часок возле Джорджа Синглтона. Едва он переступил порог, как заметил легкий румянец на лице своего пациента; быстро подойдя к нему и кончиками пальцев прикоснувшись к его пульсу, доктор знаком велел молодому человеку молчать.
— Пульс бьется чаще — это симптом начинающейся лихорадки, — пробормотал хирург. — Однако глаза стали яснее, а кожа — более влажной. Нет, нет, мой дорогой Джордж, вам надо лежать спокойно и не разговаривать…
— Полно, дорогой Ситгривс, —
— Уж чего нет, того нет, — ответил доктор, засовывая ложку ему в рот и глядя в глубь горла, словно он хотел проникнуть во внутренности своего пациента. — Язык чистый, и пульс становится медленнее. Кровопускание пошло вам На пользу. Чудодейственное средство, особенно для южан. А этот безумец Лоутон упал прошлой ночью с лошади и наотрез отказался пустить себе кровь. Однако, Джордж, ваше ранение делается случаем из ряда вон выходящим, — продолжал хирург, рассеянно сбросив с себя парик, — пульс бьется мягко и ровно, кожа стала влажной, а глаза горят и щеки раскраснелись. О, мне надо хорошенько разобраться в этих симптомах!
— Спокойнее, дорогой друг, спокойнее, — сказал молодой человек, откидываясь на подушку; румянец, так испугавший хирурга, почти сошел с его лица. — Мне кажется, что, вынув пулю, вы сделали все, что от вас требовалось. У меня ничего не болит, я только ослабел, поверьте мне.
— Капитан Синглтон, — с жаром воскликнул его друг, — вы слишком самонадеянны, коль пытаетесь уверить врача, что у вас нет болей! Если бы мы не могли сами судить о таких вещах, к чему нам был бы свет науки? Стыдитесь, Джордж, стыдитесь! Даже этот своенравный Джон Лоутон не поступает так неблагоразумно!
Больной улыбнулся и мягко отстранил руку хирурга, начавшего было снимать с него бинты; краска снова выступила на его щеках, когда он спросил:
— Скажите мне, Арчибальд (когда доктора называли по имени, сердце его обычно смягчалось), что за небесный дух проскользнул ко мне в комнату, когда я лежал, притворившись спящим?
— Если какой-нибудь дух небес или земли вздумает вместо меня лечить моих пациентов, я отучу его совать нос в чужие дела! — запальчиво крикнул Ситгривс.
— Но, дорогой мой, никто не совал нос в ваши дела и не собирался совать; взгляните, — капитан показал на свои повязки, — все в том же виде, в каком вы оставили… этот дух скользнул по комнате с грацией феи, с легкостью ангела.
Убедившись, что к повязкам никто не прикасался, доктор снова неторопливо уселся возле больного и, надев парик, спросил с прямотой, которая сделала бы честь лейтенанту Мейсону:
— А этот дух был в юбке, Джордж?
— Я видел только небесные глаза, пунцовые щечки… плавную походку, легкие движения, — ответил молодой человек, с горячностью, излишней, по мнению доктора, принимая во внимание состояние больного.
Доктор зажал ему рот рукою, чтобы заставить его замолчать, и сказал:
— Это была, наверное, мисс Дженнет Пейтон, весьма достойная леди, походка у нее… гм… почти такая же, как вы описали, глаза очень добрые, а что до пунцовых щек, то, осмелюсь сказать, когда она занята делами милосердия, на ее лице появляется такой же яркий румянец, какой украшает лица ее молоденьких племянниц.
— Племянниц? Так у нее есть племянницы? Нет, ангел, которого я видел, может быть дочерью, сестрой, племянницей… только не теткой.