Шпион императора
Шрифт:
– Подвел ты меня, Савельич, аж все настроение смыло! Мы ведь о болящих не договаривались.
Савельич, на людях соблюдавший лик или скорбный, или смиренный и даже ростом становившийся меньше, вдруг выпрямился и дерзко усмехнулся.
– Любишь кататься, люби и саночки возить! Умеючи, отчего бы и не помочь людишкам? Али грехов не нажил – отмывать нечего?
Юрий засмеялся, с интересом разглядывая дерзкого дьячка.
– А ты-то откуда знал, что я в лекарском ремесле сведущ?
– Я много чего знаю, пан Ежи! – ответил тот, повергнув Юрия в еще большее изумление. – Я тебе добрую службу сослужил, боярин. Теперь мы со спокойной совестью туды-сюды шнырять сможем, само собой, начав с соборов – лекарь, мол, восхотел за болящих молитвы вознести! А там примелькаемся, и дале все как по маслу пойдет…
Савельич оказался прав, им все удалось. Конечно, его бы воля, Юрий пробыл бы здесь не один день. Одни соборы
Поглядел он и на молельню царя Иоанна, оценил искусство резьбы и богатство убранства, но подходить близко не стал, тем паче касаться руками. Может, он и не прав, молельня есть молельня, каждый может возносить там молитвы, но всякое напоминание о сыроядце вызывало в нем гнев, страх и еще много вопросов, один из которых, особенно тревоживший его, – можно ли желать вечного спасения такому чудовищу? Поэтому он поспешил отойти, оградив себя крестным знамением и попросив Господа не вводить его в искушение.
Ему положительно везло в этот день – Савельич исхитрился показать ему Грановитую палату, а напоследок еще и Золотую Царицыну, надолго поразившую его воображение. Сначала они привычно поплутали по каким-то длинным, запутанным переходам, проходным сеням и палатам, в которых он даже не пытался разобраться, а спрашивать не решался. Савельич вел себя таинственно и явно осторожничал, к тому же бежал рысью, перекидываясь с попадавшейся на пути охраной короткими, странными репликами: «сам видишь… да куды денешься?», и в ответ: «да уж, само собой!». Может, слова эти служили паролем? Понять было невозможно, так же, как и разобраться в архитектуре дворцовых и хозяйственных построек, лестниц, крылец, сеней и переходов. Еще во время осмотра храмов он из рассказов Савельича понял, что в большинстве построек, помимо вторых и третьих этажей, имеются еще и подклети – сиречь подвальные помещения, – назначение которых было на удивление разнообразным: от караульных помещений, хранилищ и до всевозможных мастерских, даже оружейных. Были во дворце и внутренние сады, которые обустраивались и возле личных покоев, и на крышах, и возле гостевых летних палат. Имелось еще и много дворов, но те уже относились к хозяйственным палатам. Он восхитился и высокими, затейливой формы, разноцветными и золочеными крышами, которые украшали любые строения, даже малые крылечки. Смотрелось ярко и нарядно, а внутри, похоже, все проектировалось по тем же планам, что и любое боярское подворье, только больших размеров и несравнимо богаче.
Юрий опасался, что их не пустят в Грановитую палату, но он недооценил Савельича. В этот день там проходили то ли плотницкие, то ли какие-то иные работы – лучшей возможности не придумаешь, к тому же Савельича знали все – покрикивали мастера, суетились и бегали подмастерья, но до них никому не было дела…
Юрий, не торопясь, обошел всю палату, постоял возле царского места, полюбовался блеском драгоценных каменьев, которыми оно было инкрустировано, решил, что все же их слишком много, и вернулся в сени, с которых начиналась стенная роспись Грановитой палаты: вот царь Константин, лежащий на одре, а рядом Христос с Животворящим Крестом в руке – и подпись: «Сим победиши все враги твоя». У самых дверей в палату – Троица в Трех Лицах, как она явилась Аврааму, дале Архистратиг Михаил, а по другую сторону – битва царя Давида с Голиафом. Конечно, после италийских живописцев, творения которых ему приходилось видеть в европейских столицах, эта живопись была проста и наивна, но ему она понравилась, возможно, именно своей простотой. Или потому, что это была Москва, о которой он так много грезил…
А в самой Грановитой палате, против царского места, посреди потолочного свода, в кругу, был написан Господь Саваоф, сидящий на престоле, в недрах у Него Сын, а на Сыне почивает Дух Святой, от Отца исходящий. В подножии Господа – многоокии серафимы крылатые, а вокруг девять кругов, в коих написано девять чинов сил Небесных. Далее же, с востока, со стороны Соборной площади – изгнание из рая… и здесь же посреди свода – видение пророка Даниила о пришествии в мир Сына Человеческого… Юрий постоял, закинув голову, стараясь запомнить все в целом, и вернулся к царскому месту посмотреть внимательнее на явление пророку Моисею Неопалимой Купины, а в Купине – образ Богородицы с Предвечным младенцем… Юрий долго разглядывал стенопись, потом огляделся: еще были писаны четыре
Однако это было еще не все, совсем рядом с царским местом начиналась стенопись на иную тему, изображавшую в лицах русскую историю: от Августа кесаря и до ныне царствующего государя. И во всех окнах палаты, в откосах, также были написаны парсуны великих князей и государей московского колена, а над ними в своде окон – херувимы. Юрий с огромным интересом осмотрел все, к чему можно было подойти, и вернулся к парсуне последнего царствующего государя – сиречь Федора Иоанновича. Государь был писан торжественно сидящим на златом царском престоле, на голове его – венец царский с крестом и без опушки, осыпанный каменьями и жемчугом. Исподняя риза – порфира царская, златая, поверх порфиры наложена по плечам холодная одежда с рукавами, застегнутая об одну пуговицу. По плечам лежит диадема с дробницею, около шеи ожерелье жемчужное с каменьями, продетое через диадему, а на груди цепь с наперстным крестом. Обе руки распростерты прямо, в правой руке государь держит скипетр, а в левой – державное яблоко. С правой же стороны, подле места его царского, стоит правитель Борис Годунов в шапке-мурманке. На нем одежда верхняя златая, с рукавами на опашку, а исподняя – златая и долгая. Подле него стоят бояре в шапках и колпаках, верхние на них одежды на опашку. По другую сторону царского места также стоят бояре. Все детали одежды выписаны тщательно, с мастерством, лица тоже сработаны с большим сходством: Годунова и некоторых бояр он узнал сразу, что же касается государя – приходилось верить портретисту, сам-то он его никогда не видел. Поэтому Юрий вглядывался в черты лица на портрете, пытаясь сопоставить их с тем, что ему приходилось слышать о царе Федоре. «Слабосильный дурачок», «недоумок», в лучшем случае, если случался доброжелатель, – «блаженный»… но ему виделось в этом лице что-то другое. Человек мягкого нрава и очень слабого здоровья, но не дурачок, блаженный – вполне возможно…
Он бы еще долго стоял здесь, разглядывая парсуну государя, но тут возле него вынырнул Савельич и потянул за рукав.
– Пошли-ка отсюдова, боярин, коли хочешь хоть одним глазком на Царицыну палату глянуть… Смешавшись с толпой подмастерьев, что-то тащивших к дверям, они выбрались в сени, миновали пару переходов, может и больше – он от волнения перестал считать, и очутились в знаменитой Золотой палате, устроенной и украшенной по повелению Федора Иоанновича для своей царицы. Судя по сновавшим вокруг молодым служанкам с бадейками и метлами, тут шла уборка, суеты и толкотни хватало, чем снова воспользовался Савельич, намекнувший к тому же, что здесь присутствует некая Марфа, «а эта нас с тобой, боярин, в обиду не даст… ступай, гляди, чего там тебе надобно…».
Юрий вошел, огляделся и замер, очарованный удивительной красотой и изяществом Золотой палаты. Первое, что поражало, был ее свод, словно облитый золотом, да еще так искусно устроенный, что каждое, даже тихо сказанное слово отдавалось в нем чудным отголоском. Украшала свод еще и прекрасная живопись – деревья, среди которых порхали диковинные птахи окрасу невиданного, а по самому краю вились спелые кисти винограда, а среди них – родосские ягоды. Посередине же свода был помещен лев, держащий в пасти кольцом свитого змея, от которого спускалось на цепях много великолепных подсвечников, выполненных с большим вкусом и уменьем. Стены палаты также были украшены живописью с изображением деяний святых, ликов ангельских, мучеников, иерархов… а над великолепным престолом, или местом царицы, ярко горела драгоценными каменьями большая икона Пресвятой Девы с Предвечным младенцем на руках, окруженная ликами святых угодников, в златых венцах, усыпанных жемчугом, яхонтами и сапфирами… пол же был услан персидскими коврами, ткаными шелком и золотом, на которых искусно были вышиты сцены охоты и множество всевозможного зверья.
Юрий долго стоял, смотрел и не мог налюбоваться этой нежной, чарующей красотой… пожалуй и тут было слишком много драгоценных каменьев, например, место царицы, буквально сверкавшее от украшений, можно было сделать проще, такое тяжеловесное излишество подавляло, хотя… в целом все смотрелось как дивное видение, как сказка, рожденная любовью… нет, Федор Иоаннович отнюдь не «дурачок», если сумел донести свой замысел до сердца мастера, руководившего обустройством царицыной Золотой палаты. Просто чудо, что ему посчасливилось увидеть эту красоту воочию… можно себе представить, какое великолепие здесь царит в дни торжественных приемов!