Шрам

Мьевиль Чайна

ГЛАВА 12

Следующий день был кануном Нового года.

Но конечно, не для армадцев, для которых он ознаменовался только внезапным потеплением и стал всего лишь похожим на осенний. Они не могли пройти мимо зимнего солнцестояния, мимо того, что настал самый короткий день в году, но не придавали этому особого значения. Кроме нескольких беззаботных замечаний по поводу длинных ночей, день этот ничем другим отмечен не был.

Но Беллис не сомневалась, что из похищенных кробюзонцев не одна она считает дни по домашнему календарю. Она полагала, что этой ночью в квартале кое—где состоятся неафишируемые вечеринки. Тихие, чтобы не выделяться и не насторожить обывателей,

или надзирателей, или то начальство, которое заправляет в данном квартале, не выдать, что среди тесных улочек и жилищ Армады есть те, кто живет по своим календарям.

Беллис понимала, что сама она, в общем, лицемерит: канун Нового года для нее никогда ничего не значил.

У армадцев этот день назывался рогди, он открывал новую девятидневную неделю и для Беллис был выходным. Она встретила Сайласа на пустой палубе «Гранд—Оста». Сайлас повел ее в кормовую часть правобортной стороны Саргановых вод — в Крум—парк, удивляясь тому, что она еще не бывала здесь, а когда они вошли и прогулялись по тропинкам, ей стала ясна причина такого удивления.

Парк представлял собой длинную — шириной около ста футов и длиной около шестисот — полосу земли, насыпанной на огромной палубе древнего парохода, название которого стерлось за давностью лет. Растительность покрывала широкие раскачивающиеся мостки, перекинутые на две старые шхуны: они стояли кормой друг к другу и были причалены почти параллельно к борту громадного судна. С носа парохода парк переходил на приземистый небольшой шлюп с давно не стрелявшими пушками — шлюп принадлежал кварталу Дворняжник, делившему эти зеленые насаждения с Саргановыми водами.

Беллис и Сайлас, идя по петляющим дорожкам, миновали гранитную статую Крума — героя—пирата из армадского прошлого. На Беллис все это произвело сильное впечатление.

Много столетий назад создатели Крум—парка вознамерились покрыть палубы побитого войной парохода мульчей и суглинком. Армадцам, бороздившим океанические просторы, негде было возделывать землю и собирать урожай, и им приходилось отбирать почву силой, как книги и деньги. И эта их земля, их почва привозилась на протяжении многих лет — ее выкапывали на прибрежных фермах и в лесах, умыкали с полей изумленных крестьян и везли по волнам в город.

Старый пароход гнил и ржавел, а его пустующий корпус заполнялся украденной землей, начиная с форпика, машинного отделения и находящихся в самом чреве угольных ям (так и не использованный уголь лежал спрессованным под многотонным слоем почвы). Земля заполнила полости вокруг вала ходового винта, часть больших топочных котлов, тогда как другие остались наполовину пустыми, но были обложены землей со всех сторон, образовав этакие металлические пузыри в прожилках глины и мела.

Оттуда устроители парка перешли к пассажирским палубам с их каютами. Там, где потолки и стены оставались неповрежденными, в них без всякой системы проделывались отверстия, что нарушало целостность помещений, но открывало проходы корням, кротам и червям. Все клочки пространства были заполнены землей.

Корабль сидел в воде низко, на плаву его поддерживали хитроумные воздушные карманы и соседи, к которым он был причален.

Над водой, на главной палубе, под открытым воздухом были слоями навалены торф и почва. Поднятые мостки, ют, прогулочные палубы, места отдыха превратились в покрытые землей крутые холмики. Они горками поднимались над окружающим плато, образуя причудливые кривые.

Неизвестные проектировщики проделали то же самое на трех деревянных судах поменьше, причаленных к большому пароходу. Это было намного проще, чем работать с металлическим корпусом.

А потом посадили растения, и вот — зазеленел парк.

По всему пароходу росло множество деревьев — старые, посаженные чуть

ли не вплотную друг к другу: получались крохотные леса, раздолье заговорщикам. Были молодые посадки и множество деревьев средних размеров, возрастом сто — двести лет. Но попадались и великаны, древние и громадные: их, вероятно, вырвали с корнями из какого—нибудь прибрежного леска и пересадили много лет назад на этот корабль, где они и состарились. На боевом корабле, принадлежащем Дворняжнику, были ухоженные клумбы, а вот здесь, на мертвом пароходе в Крум—парке, все было диким — леса и луга.

Не все растения были знакомы Беллис. В своих неторопливых странствиях по Бас—Лагу Армада заходила в неизвестные ученым Нью—Кробюзона места, откуда вывозились всевозможные экзотические экземпляры. На кораблях поменьше имелись небольшие участки, поросшие грибком в человеческий рост — эти растения колыхались и шуршали, когда вы проходили через их заросли. Была в Армаде и башня, покрытая ползучими растениями: ярко—красные и колючие, они жалили, как гниловидные розы. Вход на длинный ют корабля на правом борту Армады был запрещен, и Сайлас сказал Беллис, что за прихотливым плетением шиповниковых зарослей, служивших оградой, находятся опасные образцы флоры: растения с ловчими листами необычной и неизученной силы, неспящие деревья, наподобие хищных плакучих ив.

Но на старом пароходе и ландшафт и растения были ей знакомы. Внутренности одной из палуб—горок были выстланы мхом и дерном и представляли собой внутренний сад, который освещался яркими газовыми горелками и малой толикой дневного света, проникавшего из полузаваленных землей иллюминаторов. Самые разные растения заполняли бывшие каюты. Здесь можно было увидеть низкорослых представителей тундры, сады камней и алый кустарник. Были здесь и пустыни с мясистыми суккулентами, лесные и луговые цветы. И все это практически в одном месте — все каюты соединялись тускло освещенным коридором, где трава доходила до колен. В коричневатом свете под яркой боевой раскраской и ползучими растениями все еще можно было разглядеть таблички: «столовая», «котельное отделение». Таблички были испещрены следами лесных вшей и божьих коровок.

Недалеко от входа в сад (двери в склоне холма) в сырых сумерках неторопливо прогуливались Беллис и Сайлас.

Они побывали на каждом из четырех судов парка. Народу среди лесной зелени почти не было. Беллис, потрясенная, остановилась на носовом судне и указала вдаль — за границы садов и восстановленные ограждения палубы туда, где в сотне футов от них проходили границы города. Там она увидела причаленную «Терпсихорию». Канаты и цепи, державшие ее, были совсем новыми. Свеженаведенные мостки соединяли ее с остальной частью города. На главной палубе виднелась деревянная платформа — строительная площадка для будущих домов.

Так вот и расширялась Армада, принимая новых жителей, — захватывала добычу, переоборудовала ее, перестраивала по своему образу и подобию, как это делает безмозглый планктон.

Беллис не испытывала никаких чувств к «Терпсихории», презирая тех, кто мог привязываться к кораблям. Но, увидев, что последнее звено, связывающее ее с Нью—Кробюзоном, так беззастенчиво и просто ассимилируется Армадой, Беллис погрустнела.

Их окружала странная смесь вечнозеленых деревьев с лиственными. Беллис и Сайлас шли мимо сосен, мимо черных и корявых дубовых и ясеневых ветвей, сбросивших листву. Старые мачты воспаряли над кронами, словно древнейшие из деревьев леса, одетые в кору из ржавчины и размахивающие косматой листвой оборванного такелажа. Беллис и Сайлас шли под их сенью, под сенью леса, мимо поросших травой неровностей, в которых мелькали маленькие иллюминаторы и двери, где каюты были погребены под землей. Черви и обитатели нор двигались под битым стеклом.