Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945

Браун Райнхольд

— Ах вот оно что, ха-ха!

Он захихикал, как слабоумный. Потом он принялся рассказывать, что хорошо знает Германию, потому что ходил там в школу. Он много чего рассказывал, но я уже не помню, о чем он говорил. В дом он нас не пустил. Мало того, он даже не открыл нам калитку в сад.

Из дома вышла его жена и протянула нам по сладкой лепешке. Видимо, она стояла у окна и слушала наш разговор. Эти крошечные лепешки даже не пришлось жевать. Женщина повернулась к мужу и начала возбужденно чтото ему говорить. Разговор шел по-венгерски, и мы ничего не понимали. Но никакого знания венгерского и не требовалось, чтобы понять, что речь идет о нас и что женщина в чем-то оправдывается. Это показалось нам странным, и мы поинтересовались у хозяина: может быть, ему неприятно, что мы подошли к его дому и стоим у калитки?

Он откровенно сказал:

— Да, — и принялся торопливо объясняться.

Три дня назад к нему в дом пожаловали трое русских, которые тщательно обыскали в доме каждый угол. Хозяину объяснили, что его подозревают в укрывательстве двух беглых немецких военнопленных, которые

недавно вломились на расположенную недалеко лесопилку, а затем исчезли оттуда в неизвестном направлении. (По поводу того, что мы «вломились» на лесопилку, мы с Брендом позже много смеялись.) Эти два сбежавших немца, объяснили хозяину русские, не просто обычные солдаты. Один из них инженер, а второй — глазной врач! Черт возьми! Только теперь мы поняли, откуда растут ноги у этой истории. Болтовня Шиньи каким-то образом дошла до русских, а те в свою очередь поставили об этом в известность службу розыска, которая принялась искать беглецов у немцев и людей, говорящих по-немецки. Разве нам не повезло, что мы так вовремя покинули дом Шиньи? Спасибо вшам! Да, каждая медаль имеет две стороны. Странные фигуры выписывает порой судьба. Что сделали русские Шинье? Что с ним? Мы не осмелились об этом спросить. Благодаря чистой случайности мы узнали об этом и теперь поняли, что должны соблюдать чрезвычайную осторожность. Мы ни словом не намекнули перепуганному человеку, что разыскиваемые стоят перед ним собственной персоной. Мы торопливо распрощались и, к его невероятному облегчению, быстро ушли. Мы и сами понимали, в какое неприятное положение мы его поставили. Мы сошли с дороги и бегом углубились в лесную чащу. Прочь от города! Прочь, прочь! Мы выбросили из головы всякие мысли об обходных путях и потерянном времени. Какие же мы неосмотрительные! Какие же мы слабоумные дураки! Как мы вообще смогли забрести в город, да еще по собственной воле? Как же быстро забыли мы собственные заповеди! Единственное подходящее для нас место, место нашей свободы — это густой молчаливый лес, где можно идти часами, прежде чем встретишь хотя бы одного человека. Мы отважно шли по лугам и полям, а вечером на всякий случай обошли стороной какую-то тихую деревню. Что мы себе позволили? Но, собственно, ничего страшного с нами не случилось, и мы с открытыми глазами продолжали идти навстречу своей судьбе. Мы, кашляя и задыхаясь, продолжали подниматься все выше и выше, спеша уйти от городской суеты и опасностей. Мы шли без отдыха, ни на минуту не давая себе расслабиться. Наши легкие были готовы лопнуть, разорваться от напряжения. Но подъем и не думал заканчиваться. Бернд упал и сказал, что не может идти дальше. Я наорал на него, он поднялся, и мы снова поплелись вверх. От наших потных тел поднимался пар, в глотках пересохло, как в растрескавшейся каменистой пустыне. Нигде ни родничка! Мы зло и упорно, невзирая на жажду и усталость, продолжали карабкаться вверх. Наконец, Бернд действительно скис.

— Стой! — крикнул он. — Стой!

Совершенно обессилев, он упал на землю и сбросил опинчи. Ноги его распухли, открывшиеся волдыри кровоточили. Что делать, ведь нам нельзя останавливаться! Мы должны, обязаны добраться до вершины горы! Мой товарищ преодолел боль и усталость, встал, и мы двинулись дальше. Мы не могли позволить себе отдых, мы должны как можно скорее перебраться через гору между собой и городом. Я никогда в жизни не забуду это безжалостное восхождение. Нами овладело сладострастное упрямство, мы были оглушены собственной волей.

На хребте до сих пор тонким белым покрывалом лежал снег. Мы бросились к нему, упали на него ничком, прижались к нему разгоряченными лицами. Мы лежали неподвижно, благодаря Бога за дарованную нам свободу.

Потом мы поднялись и зашагали дальше. Был уже вечер, когда мы спустились в долину. Теперь гора отделяла нас от города. Смертельно уставшие, мы без сил рухнули на землю у костра одинокого пастуха, который пас свое стадо под бескрайним небом. Да благословит Бог этого человека и его овец.

Лозунгом следующего дня стал марш на Засс-Реген, один из городов Семиградья, или, как называют эту область румыны, Трансильвании. О Семиградье мы слышали еще в школе. В городе мы вполне могли бы встретить немало немцев. Но нам было ясно, что город мы обойдем десятой дорогой. На это нам потребуется не менее двух дней. Все зависело от того, надолго ли задержит нас река Марош, или, по-румынски, Муреш.

Мы шли по бесконечному дубовому лесу. Под ногами шуршала рыжая прошлогодняя листва. Солнце припекало, и от земли поднимался теплый пьянящий аромат. Нам попадались бесчисленные улитки или их скользкие следы. Откуда-то кричала кукушка. Теперь мы преимущественно спускались вниз. Гора утратила свою крутизну, и теперь нас окружали мягкие пологие холмы, поля с выросшей по колено пшеницей и кукурузой.

Мы проголодались. Крестьяне дали нам еду и кров.

На следующий день мы вышли к Марошу. Река оказалась широкой и бурной. Вода, пенясь, журчала в зарослях прибрежного тростника. Ветер доносил до нас запах ила, влажных корней и травы. Издалека было слышно, как гортанно и оглушительно квакают лягушки, время от времени с бульканьем шлепаясь в воду между камышами. Взлетела какая-то водяная птица, оставив рябь на прибрежной траве. Но где мост? Такую бурную и широкую реку вплавь мы не одолеем. Это было слишком рискованно, а утонуть нам совсем не хотелось. Что делать? Посмотреть, нет ли моста в соседней деревне? Выше по течению находился Засс-Реген, но туда хода нам не было. Мы пошли вдоль берега вниз по течению реки. Естественно, никакого моста в деревне не оказалось. Да и на какие средства могли бы крестьяне построить мост через такую

широкую речку? Вообще, наверное, мост есть только в городе. Но по реке курсировал паром, на котором с берега на берег перевозили мелкие грузы и людей. С безопасного расстояния мы принялись рассматривать это мирное сооружение, людей, переправлявшихся на другую сторону, считали, сколько их было, прикидывая, стоит ли нам рискнуть и тоже попытаться переправиться на этом пароме. Денег у нас не было, и это казалось нам единственным препятствием. Но от нашего внимания не укрылось, что пассажиры расплачивались с паромщиком уже во время переправы. Едва ли паромщик повернет назад, если два пассажира не смогут расплатиться. Он, конечно, будет ругаться на чем свет стоит, но что за беда! От крестьян мы не ждали более крупных неприятностей.

Решившись, мы в нужный момент подошли к парому, в последний момент прыгнули на борт и уселись среди других пассажиров, ни одним жестом не выдавая своего волнения. Любопытные взгляды не могли вывести нас из равновесия. Паром отчалил. Паромщик и помогавший ему молодой парнишка начали закручивать канат. На середине реки со всех потребовали деньги. Обратились и к нам. «У нас нет денег, мы немцы, немцы-беглецы». Все обернулись к нам с таким энергичным любопытством, что едва не перевернули паром. «Ха-ха, немцы! Откуда вы взялись?» Нас расспрашивали, смеялись, что-то говорили. Противоположный берег между тем приближался. Какое приятное чувство мы испытали, когда паром наконец причалил к берегу. Мы сняли шапки и поклонились: «Спасибо».

Марош остался позади…

Мы сошли с дороги и пошли по полям и лугам, чтобы обогнуть Засс-Реген. По дороге мы встретились и поговорили с двумя немецкими крестьянками. Они с горечью рассказали нам, что дела в немецкой Трансильвании идут плохо, что усадьбы грабят, а скот отбирают и угоняют. Мы не стали задерживаться и углубились в безлюдную местность. Здесь было красиво, с неба ласково припекало солнце, лившее свой милостивый свет на нас и поля.

На смятой бумажке, лежавшей в кармане моих штанов, значилась следующая промежуточная цель — Клуж (Клаузенбург). Естественно, Клаузенбург не был нашей целью — он был всего лишь вехой на пути к дому. Для того чтобы обойти этот город, нам, наверняка потребуется много сил и терпения. Кузнец сказал, что это очень большой город, в Румынии больше его только Бухарест. Помнится, в какой-то брошюре я читал, что город много столетий тому назад был основан немцами. Я помнил, что в городе есть университет, епископство, церковь Святого Михаила. Да, огибать город придется по большой дуге, по очень большой дуге! История и готические церкви нас сейчас совершенно не интересовали. Да над нами посмеялась бы последняя мышь! Какая еще история, мы сыты по горло собственными историями! Здесь, в полях, на пашнях и лугах, история была живее, чем в камнях, памятниках и церквах! Наверное, здесь, на этих полях, сражались за своих властителей римляне и готы, побывали здесь турки и татары. Наверное, все они чесались, ведь вши существовали и тогда! Трансильвания! Семиградье! Ты здесь, на этом самом месте, где мы сейчас идем на родину. Ты пшеница, ты кукуруза, ты — земля, ты землепашец, работающий под палящими лучами солнца! Ты — прекрасная земля! Не бастионы и соборы твоя история! Твою историю рассказывают посевы в полях и стада на лугах. Твой крестьянин — вот твой собор, это самое лучшее из всего, что у тебя есть! Здесь, где мы идем, бьется твое сердце, живет твоя история! К чему мне твои города? Они всего лишь мелкие завитушки на твоем лице, серые точки, по которым мы намечаем свой маршрут.

Сколько дней понадобится нам, чтобы обогнуть Клуж? Если бы я это знал! Три, четыре, может быть, пять дней? Мы перешли несколько мелких притоков Мароша, перебрались через воды Желанды и вышли наконец на широкое шоссе, ведущее к Клужу.

Мы пошли дальше, держась на некотором отдалении от полотна дороги. Направление движения выдерживать было нетрудно, мы споро продвигались вперед, так как гористая местность осталась далеко позади. Приблизительно на полпути до Клужа мы остановились на отдых невдалеке от дороги. Название маленького городка до сих пор звучит у меня в ушах: Оэрменинес. Я могу ошибиться, но мне кажется, что это случилось именно возле Оэрменинеса, когда мы решили прилечь на отдых очень близко от дороги. Как нам вообще пришла в голову эта мысль? Очень просто. Мы обнаружили там родник, а солнце стояло еще высоко, только что миновал полдень. С дороги это место не было видно — неглубокий овраг и густые кусты представляли собой очень неплохое укрытие. Отчего нам было не прилечь там и немного отдохнуть? С дороги нас никто не увидит. Значит, решено. Мы, как нам казалось, нашли безопасное место, сняли опинчи, сбросили рваную верхнюю одежду, умылись, пожевали сало и хлеб, а потом улеглись на землю, закинув руки за голову. Солнце сильно пригревало, навевая сонливость. Мимо нас с ревом проносились машины, тарахтели подводы. Мы блаженно улыбались: в пятидесяти метрах от нас по пыльной дороге проносились мимо черти и смерть, но только солнце и небо знали, что мы лежим здесь в кустах и безмятежно отдыхаем. Все вокруг казалось тихим и безобидным, мирным и спокойным — чего мы, спрашивается, так сильно боялись?

— Слушай, Бернд, — сказал я, — а не остановить ли нам машину? Может быть, сумеем доехать до Клужа.

— Что это ты придумал? Так мы, пожалуй, сами попадем черту в лапы.

— Ну, это маловероятно. До сих пор нам попадались только дружелюбные румыны. Разве не так? Представляешь, мы сможем сэкономить целый день! Ну-ка, покажи мне свои ноги! — С этими словами я многозначительно ткнул его ногой в бок. Бернд согнул ногу и снова ее выпрямил, ничего не сказав. — Нам надо рискнуть! — снова заговорил я. — Да, собственно, чем мы рискуем? Нас удерживает только страх. Понимаешь, страх, и больше ничего!