Штормовой день
Шрифт:
Но потом я достала стул и поставила его так, чтобы портрет Софии стоял на нем как на мольберте; отойдя на дрожащих ногах, я тихо опустилась на продавленный ветхий диван.
София и Джосс. Очаровательная София и этот несносный Джосс, которому, как в конце концов выяснилось, и доверять-то нельзя.
Она вернулась в Лондон, вышла замуж и, насколько я знаю, родила ребенка. Так поведал мне Петтифер. А потом, в 1942 году, ее убило во время бомбежки.
Но Джосса он ни словом не упомянул. И, тем не менее, связь Джосса с Софией совершенно отчетлива и нерасторжима.
И
И я услышала голос Молли:
«Не понимаю этого его странного увлечения. Меня оно просто пугает. Джосс прямо как будто околдовал его».
София и Джосс.
Было абсолютно темно. Часов я не имела и потеряла счет времени. Вой ветра заглушал прочие звуки, поэтому я не услышала шагов Элиота на тропинке, когда он шел к мастерской, шагов осторожных, потому что фонарик забрала я. Я не слышала ничего, пока дверь не распахнулась, словно от порыва ветра, и шнур лампочки тут же не пришел в движение, начав бешено раскачиваться, а я чуть с ума не сошла от страха. В следующую же секунду в мастерскую весело вбежал Руфус и распростерся рядом со мной на диване, и я поняла, что не одна.
Мой кузен Элиот обозначился в дверном проеме на фоне темноты. На нем были замшевая куртка и бледно-голубой свитер с высоким воротом, а плечи его, как плащ, драпировал дождевик внакидку. От резкого света тонкое лицо его казалось очень бледным, а глубоко посаженные глаза выглядели черными дырами.
— Мама сказала мне, что вы здесь. Я пришел, чтобы…
Он осекся, и я поняла, что он заметил портрет. Я не могла шевельнуться. Я окаменела от холода, а потом, все равно предпринимать что-нибудь было уже поздно.
Он вошел, закрыл дверь. Опять заплясавшие было тени постепенно угомонились.
Мы оба молчали. Я гладила голову Руфуса, инстинктивно ища успокоения в прикосновениях к мягкой и теплой собачьей шкуре, и смотрела, как Элиот, скинув дождевик, бросил его на стул и, медленно направившись ко мне, уселся рядом. Все это время он не сводил глаз с портрета.
Наконец он заговорил.
— Господи Боже, — сказал он.
Я молчала.
— Где вы это отыскали?
— В углу… — Голос мой прозвучал хриплым карканьем. Я прочистила горло и сделала новую попытку: — В углу, заваленном другими холстами.
— Это София.
— Да.
— Вылитый Джосс Гарднер.
Так и он этого не отрицает.
— Да.
— Наверное, внук Софии, как вы считаете?
— Да. Судя по всему, так и есть.
— Да, пропади я пропадом!
Откинувшись на спинку дивана, он скрестил свои длинные элегантные ноги, внезапно расслабившись, — эдакий искушенный знаток живописи на закрытом просмотре.
Явное удовольствие, написанное на его лице, меня озадачивало — я не хотела, чтобы он думал, будто и я это удовольствие разделяю.
— Я не искала портрета, — сказала я. — Мне было интересно узнать, как выглядела София, но я понятия не имела, что здесь можно найти ее портрет. Я пришла отобрать себе картину, потому что Гренвил сказал, что я могу взять себе в Лондон какую-нибудь из его картин.
— Я знаю. Мама говорила.
— Элиот, не надо нам это обсуждать.
Но он не обратил внимания на мои слова.
— Знаете, всегда в этой истории с Джоссом была какая-то странность, нечто необъяснимое. То, как он появился в Порткеррисе, неизвестно откуда и почему. И то, что Гренвил не удивился этому появлению и дал ему работу, позволил распоряжаться в Боскарве. Я никогда не доверял Джоссу. Чем он занимается вне Боскарвы, покрыто тайкой. И эта пропажа бюро, того, которое должно было перейти к вам. Все это крайне подозрительно.
Я знала, что должна рассказать Элиоту о том, что обнаружила бюро у Джосса в мастерской. Я уже открыла рот, чтобы сделать это, но тут же опять закрыла его: слова не выговаривались. А кроме того, Элиот все говорил, не замечая моей попытки вставить слово.
— Мама считает, что он каким-то образом околдовал Гренвила, получил над ним власть.
— Вы намекаете на шантаж?
— Возможно, не впрямую, но в известной степени. Ну, знаете, как это бывает: «Вот я, внук Софии, посмотрим, чем вы можете мне помочь!» И Петтифер, должно быть, в курсе. У Петтифера и Гренвила друг от друга секретов нет.
— Элиот, мы не должны никому говорить, что нашли этот портрет.
Повернув голову, он посмотрел мне в глаза.
— Вы так взволнованы, Ребекка. Беспокоитесь за Джосса?
— Нет. За Гренвила.
— Но Джосс вам нравится.
— Нет.
Он притворно изумился:
— Но Джосс так нравится всем. Кажется, нет человека, который не подпал бы под его веселое обаяние, — и Гренвил, и Петтифер. Андреа так просто от него без ума, ни на секунду не оставляет его в покое. Думаю, что здесь не без физического влечения. Я считал, что и вам суждено присоединиться к большинству. — Он нахмурился. — Но он вам все-таки нравился.
— Раньше да, но не теперь, Элиот.
Последнее его заинтриговало. Он слегка изменил позу, сел ко мне лицом и закинул руку на изогнутую спинку дивана, за мое плечо.
— А что случилось? — спросил он.
Что случилось? Да ничего. Просто Джосс чем-то всегда смущал меня, смущали эти странные совпадения, переплетения, словно связавшие воедино наши жизни. И он украл мамино бюро. И сейчас, в эту самую минуту, он продолжает свой тайный роман с этой малоаппетитной Андреа. От одной мысли об этом все в душе моей переворачивалось, а воображение неслось вскачь.
Элиот ждал моего ответа, но я лишь пожала плечами и, безнадежно покачав головой, сказала:
— Я изменила мнение о нем.
— А вчерашний день к этому отношения не имеет?
— Вчерашний день?
Я вспомнила, как сидела с Элиотом на прогретой солнцем террасе маленького паба, вспомнила двух мальчишек, пускавших свою шлюпку по синим водам ручья, и, наконец, вспомнила руки Элиота, обнимавшие меня, вкус его поцелуев и ощущение, что теряю контроль над событиями и словно падаю вниз со скалы.