Штормовой день

Пилчер Розамунда

— Но кто же их взял?

— Мне жаль наносить удар по вашему невинному простодушию, но это сделал ваш кузен Элиот.

— Но Элиот не знал, где эта мебель.

— Знал, и отлично, вне всякого сомнения. Мебель эта, помнится, была в одном из чердачных помещений, и он, наверное, решил, что ее не хватятся.

— Но почему?..

— Это похоже на игру в вопросы и ответы. Потому что Элиот, девочка моя дорогая и любимая, по уши в долгах. На гараж этот первоначально деньги дал Эрнест Пэдлоу, на него ушла уйма денег, и уже год как гараж последовательно прогорает.

Один Господь знает, чем помогли бы Элиоту пятьдесят фунтов — капля в море, как решил бы всякий, но, может быть, он нуждался в наличности, чтобы заплатить по счету или поставить на лошадь на скачках, или еще зачем-нибудь… Не знаю. Между нами говоря, я не думаю, что он должен заниматься собственным бизнесом. Ему больше подходит работать под чьим-то началом и получать регулярное жалованье. Возможно, в какой-нибудь вечерок, сидя с ним в Боскарве за стаканчиком, ты попробуешь убедить его в этом.

— Сарказм тебе не к лицу.

— Знаю. Но Элиот раздражает меня. И всегда раздражал.

Я смутно почувствовала необходимость заступиться за Элиота, как-то оправдать его.

— Вообще-то, он думает, что Боскарва и все, что находится в ней, уже как бы его. Может быть, он не считал это кражей.

— Когда они там поняли, что вещи пропали?

— На днях. Видишь ли, бюро это принадлежало моей маме. Теперь оно мое. Потому-то мы и принялись его искать.

— К несчастью для Элиота.

— Да.

— Наверное, Элиот заявил, что это я взял мебель.

— Да, — понуро призналась я.

— И что сказал Гренвил?

— Сказал, что ты в жизни не мог бы этого сделать.

— И произошла очередная крупная ссора.

— Да.

Джосс глубоко вздохнул. Мы помолчали. Огонь в камине угасал, и в комнате опять стало холодно. Я встала, чтобы подбросить в камин еще одно полено, но Джосс остановил меня.

— Пусть будет как есть, — сказал он.

Я удивленно вскинула на него глаза. Он допил виски, поставил на пол возле постели пустой стакан и, откинув одеяло, стал осторожно подниматься.

— Джосс, тебе нельзя…

Я бросилась к нему, но он отстранил меня и медленно, с превеликой осмотрительностью, встал на ноги. Встав, он победно улыбнулся мне. Странное и причудливое зрелище являл он собой: в синяках, избитый, забинтованный, в мятых джинсах.

— Ну, труба зовет, — сказал он.

— Джосс, что ты собираешься делать?

— Если ты найдешь мне рубашку и ботинки, я оденусь. А потом мы спустимся вниз, сядем в машину и покатим в Боскарву.

— Но ты не можешь сесть за руль в таком состоянии!

— Я могу делать все, что хочу делать, — сказал он, и это прозвучало убедительно. — А теперь разыщи мою одежду и прекрати спорить. — Он не разрешил мне даже взять автомобильчик Молли: — Оставим его здесь, ничего с ним не будет, а утром кто-нибудь его заберет.

Его грузовичок стоял в закоулке за углом. Мы сели, он включил двигатель и, развернувшись, выехал на дорогу, следуя моим указаниям, так как самому поворачиваться и смотреть ему было трудно. Мы проехали по городу, по улицам, ставшим мне родными, выехали на развилку, и оттуда дорога пошла вверх на холм.

Я сидела, глядя прямо перед собой, крепко сцепив руки на коленях. Я знала, что нам необходимо выяснить еще кое-что, и сделать это сейчас, до того, как приедем в Боскарву.

Ни с того ни с сего, радостно и словно в полном восторге от жизни, Джосс вдруг запел:

Когда увидел я твое лицо. Увидел солнце я в твоих глазах, Луна светила там, сияли звезды…

— Джосс…

— Ну, что теперь?

— Осталась еще одна вещь.

Он как будто изумился:

— Надеюсь, не новый скелет в шкафу?

— Не смейся.

— Прости. Так в чем дело?

Я проглотила странный комок в горле.

— Это касается Софии.

— И при чем же тут она?

— Гренвил дал мне ключ от мастерской, чтобы я могла пойти туда и выбрать себе картину, чтобы взять ее в Лондон, и я обнаружила там портрет Софии. Настоящий портрет анфас. А Элиот пришел туда за мной и тоже увидел портрет.

Последовало долгое молчание. Я покосилась на Джосса, но профиль его был как каменный, а внимание целиком и полностью поглощено дорогой.

— Ясно, — сказал он наконец.

— Она вылитая ты, вернее, ты вылитый она.

— Ничего удивительного. Она моя бабка.

— Да, я и подумала, что, видимо, это так.

— Стало быть, портрет находился в мастерской?

— Так… так вот почему ты очутился в Порткеррисе, да?

— Да. Такова была договоренность между моим отцом и Гренвилом. Гренвил снабдил меня половиной денег на магазин.

— Твой отец…

— Ты его знаешь. Тристрам Ыолан Гарднер. Владелец антикварной лавки на Ныо-Кингс-роуд. Ты купила у него пару кресел с овальными спинками. Помнишь?

— И он понял из моего чека, что я Ребекка Бейлис.

— Верно. И хитроумно выведал у тебя, что ты внучка Гренвила Бейлиса. Вот так. И узнал, что в понедельник ты собираешься на поезде в Корнуолл. Понятно?

— И он позвонил тебе и велел встретить поезд?

— Верно.

— Но почему?

— Потому что чувствовал, что это касается и его. Потому что понял, что ты одинока и растеряна. Потому что хотел, чтобы я приглядел за тобой.

— И все-таки я не понимаю…

— Знаешь что? — вдруг сказал Джосс. — Я очень тебя люблю.

— За мою тупость?

— Нет, за твою чудесную наивность. София была не только натурщицей Гренвила, но также и его любовницей. Отец мой родился в самом начале их романа, задолго до того, как на свет появилась твоя мама. В конце концов София вышла замуж за старого друга детства, но больше детей у нее так и не было.

— Значит, Тристрам?..

— Тристрам — сын Гренвила. А Гренвил — мой дедушка. И я собираюсь жениться на моей кузине со стороны отца.

— Петтифер говорил мне, что София для Гренвила ничего не значила. Что она была просто девушкой, которую он писал.