Штрафбат. Приказано уничтожить
Шрифт:
– Работаем, парни, – спохватился Колыванцев. Он даже не обиделся, недостаток опыта компенсировался благоразумием. – Рядовой Зорин, с этой минуты вы становитесь моим заместителем.
– Прогнулся перед начальством, – хихикнул Мошкин. – Ладно, Зорин, не бери в голову, мы тебя уважаем, возможно даже, полюбим.
– А вот сейчас мы проверим, немцы это или нет, – возвестил Кургаш и носком сапога перевернул тело «Муромцева», которое все еще мелко подрагивало и почему-то не желало умирать. Из раненого толчками вытекала кровь – он слабел на глазах. Зрачки вращались, дергался кадык. Немного стесняясь, Зорин подошел поближе. Умирающий напрягся, выгнул спину. Подобную ненависть в глазах умирающего противника Зорин уже видел. Гитлеровская пропаганда работала не хуже советской и убеждать умела. Надо же, высшая раса, выполняющая великую миссию…
– Мразь… – выплюнул умирающий на немецком, – грязные русские свиньи… – Он заскреб ногтями свои галифе, начал задыхаться:
– Почему же мы вас в сорок первом не добили? Ну, ничего, придет наш час, очень скоро, вы даже не представляете, как скоро. – В натуре фриц, – удивился Терещенко. – А чего он там базлает?
– Угрожает, – отмахнулся Зорин. Большинство офицеров вермахта, с которыми его сводила служебная деятельность, были вменяемыми людьми, выполняли свой солдатский долг и с легкой прохладцей относились к фюреру и тому, во что он превратил их без преувеличения великую страну. Но были и упертые – идейно закрученные, зомбированные, верящие в величие арийской расы, «исторической миссии» и гений Гитлера. Данный экземпляр, судя по всему, к таким и относился.
– К врачу ему надо, – с манерным сочувствием поцокал языком Кургаш. – Во как мается, бедненький.
– Да не, уже не надо, отмаялся, – подметил Терещенко. Умирающий сделал последний вздох, глаза остановились. В них застыл торжествующий мстительный блеск. Словно чувствовал немецкий вояка – не за горами возмездие «низшей расе», все получат по счетам. Всё правильно, два вида радости даровано Богом: счастье и злорадство. Уже гудела округа, лязгала металлом, надрывно рычали моторы. Люди, сбившись в кучу, с тоской смотрели, как из дальнего леса на северо-восточной стороне выбирается немецкая техника: одна грузовая машина, другая, третья, легкий бронетранспортер… Пока еще далеко, есть время перекурить, поболтать, но… сколько же можно?! Тринадцать человек осталось в строю.
– Братцы, я уже не могу, – всхлипнул круглолицый штрафник, фамилии которого Зорин не знал, утер слезы грязным рукавом. – Ей-богу, братцы, сил уже нет, когда это кончится?
– Скоро кончится, потерпи еще немного, приятель, – уныло буркнул Бойчук.
– А ну, отставить паникерские настроения! – злобно выкрикнул Колыванцев, и лицо его сделалось каким-то неузнаваемым, скукожилось до предела, посерело. – За работу, мужики! Зорин, выдумщик вы наш, реализуйте свою задумку – что вы там предлагали?
Он восседал на мотоцикле, завернувшись в плащ-палатку, надвинув фуражку на лоб, и призывно махал рукой. Неуютно было на душе, червячок точил. Колонна двигалась в спешке, под непрекращающиеся звуки канонады, – очевидно, это были те немногие, кому удалось вырваться из окружения. Несколько грузовиков, крытых брезентом, забитых либо ранеными, либо грузом. Пара легковых машин, один бронетранспортер, заполненный под завязку солдатами. По обочинам дороги –
Остановившись посреди поля, БТР открыл огонь по лесу за спиной колонны. Стреляли, не видя целей, для острастки. Между тем головному грузовику до моста оставалось не больше сотни метров, водитель прибавил ход, надеясь с ходу проскочить опасный участок. Пехотинцы поднажали. Зорин скосил глаза. Бойцы приникли к амбразурам – смертельно уставшие, изнуренные, без кровиночки в лицах. Досадно, что ни говори: подоспей советские части пораньше, дожми кольцо, ударь поэнергичнее – и никто бы уже не вырвался. А сейчас эти фрицы будут биться, как берсерки, лишь бы вырваться из ада…
Машина взгромоздилась на мост, надрывно рыча. Пехотинцы обтекали ее слева и справа, прижимались к ограждению. Спешили, засады не ждали. Все, что могло ее выдать, штрафники успели убрать; трупы сбросили с обрыва, мотоциклы – двое из которых, как ни странно, остались на ходу – отогнали в тыл, сами спрятались.
– Зорин, не мелькай там, хватит! – осипшим от волнения голосом прокричал Степанчик, хватаясь за свои «новаторские» штучки. Проволока, пущенная по настилу, загибалась в петли, цеплялась за неровности, выскальзывала из рук. Мишка Вершинин наматывал ее на локоть со своего конца ограждения – высунул язык от усердия, хрипло дышал. Взрывы прогремели в самой гуще неприятеля – по бортам грузовика. Из четырех припрятанных «лимонок» взорвались две, но и они нанесли неприятелю неизгладимый урон. Десяток убитых, столько же раненых. Зорин уже прыгал с мотоцикла, передергивая затвор Судаева – наконец-то снова обзавелся своей любимой игрушкой! Немцы испуганно кричали, пятились, кто-то залег за убитыми, начал стрелять. Вспыхнул брезент на грузовом «Мерседесе», пламя распространилось мгновенно, машина превратилась в горящий факел. По инерции она еще проехала несколько метров, но тут на нее обрушился шквал огня защитников моста. Застрочил пулемет, вырабатывая последнюю патронную ленту. Разлетелись стекла в кабине, ткнулся лбом в приборную панель водитель в натянутой на уши пилотке. Машина резко остановилась, из-под капота повалил густой дым. Занялась кабина, оттуда вывалился объятый пламенем человек, сделал несколько шагов, упал, принялся кататься по настилу.
– Ух ты, горит! – злорадно прорычал Вершинин, вбивая в автомат новый магазин. – Прямо как Жанна д’Арк горит!
– Что за Жанна д’Арк?! – прокричал несведущий Антохин.
– Забудь! – расхохотался Мишка.
Шквал огня вымел с моста всех желающих переправиться. Остался лишь грузовик, охваченный пламенем, да еще, может быть, те, кто схоронился за ним. Колонна застопорилась на дороге, машины гудели, на левом берегу царила суета. Грузовики уперлись друг в дружку, залегала пехота. Бронетранспортер, застрявший у дальнего леса, вновь сменил направление – теперь он поспешно прыгал к реке по буграм и рытвинам. А за спиной у немцев уже гремели взрывы – наши наседали, но пока как-то неторопливо… Сгоревший уже отмучился, обугленный труп валялся посреди моста, испуская едкую вонь. Было видно, как между машинами бегает офицер, пинками поднимая залегших солдат.
– Товарищ младший лейтенант, боеприпасы кончаются! – обрадовал Кургаш. – Что делать?
– Держимся, парни, держимся! – хрипел Колыванцев. Похоже, он забыл, что существуют другие слова. Ошалевший, с отвисшей челюстью, он стрелял из подобранного карабина – даже не целился, тупо высаживал пулю за пулей, не замечая, что простреленная рука уже не висит на перевязи, а активно работает.
Немцы между тем предприняли отчаянную атаку пробиться на мост. Люди, скопившиеся за подбитым грузовиком, бросились вперед, обогнули с двух сторон машину и вырвались на мост. Их встретил плотный огонь. Фашисты валились гроздьями. Неистово хохотал Кургаш, поливая из пулемета, кричал, что просто праздник какой-то, никогда он еще не видел такого количества дохлых фрицев в пересчете на квадратный метр. Атакующие залегли, принялись подтаскивать трупы товарищей, сооружая из них вполне надежные баррикады. Открыли встречный огонь. Молодой круглолицый боец, еще недавно размазывающий слезы по лицу, схватился за окровавленную голову, рухнул, как неживая кукла. Еще кого-то отбросило на другой стороне. «Одиннадцать осталось», – машинально подметил Зорин. Приближался бронетранспортер – он уже съехал с дороги, и трясся по кочкам. Позиция, с которой он приближался, не позволяла пулеметчику разгуляться, но ущерб обороняющимся он нанести мог. Пули крупного калибра уже дырявили ограждение моста, кромсали опоры перил. Какая-то подозрительная активность развернулась и позади сгоревшего грузовика. Похоже, немцы цепляли к нему трос, чтобы оттащить и освободить проезд. Несколько машин сдали назад. Залегшие на мосту предприняли попытку продвинуться дальше. Поднялись, побежали. Кургаш уловил момент, ударил из пулемета. Двое рухнули, остальные снова залегли. Пулемет выплюнул последние патроны и заткнулся.
– Амбец, товарищ младший лейтенант! – выкрикнул расстроенный Кургаш. – Повеселились! Патроны кончились, больше нет, хоть тресни!
– И у меня осталось два патрона! – проорал Кладбищев.
– А у меня обойма и в ППШ чуток! – гордо поведал Мошкин. – Купишь, Кладбищев?
– Да пошел ты!
– Товарищ младший лейтенант, идеи есть? – сформулировал краеугольный вопрос Бойчук, отбрасывая пустую винтовку. – Кургаш прав, хорошо повеселились. Теперь помрем, да? Нет, я, конечно, не паникер какой, если вы прикажете, то помру… но вот так, ни за хрен собачий, ни за какой другой…
– Зорин, вы что думаете? – в отчаянии выкрикнул Колыванцев.
– Минутку, товарищ младший лейтенант! – обозначилось шевеление на мосту, немец приподнялся, чтобы бросить гранату. Зорин выпустил в него остатки магазина. Мертвый немец ткнулся в настил, относительно «мелкий» взрыв вывернул несколько бревен.
– Присоединяюсь к Бойчуку, товарищ младший лейтенант! Ловить тут нечего, а жить хочется! Сами подумайте – от нас уже ничего не зависит! Немцы пройдут по нашим трупам – и все! Они все равно пройдут, мы их даже на минуту не задержим! Это не бегство, товарищ младший лейтенант, это тактическая уловка!
– Но как вы это представляете, Зорин?
– Уходим на запад! Мы же можем их еще и в лесу задержать! Берите четверых, бегите к лесу, ждите нас на опушке у дороги! Мы вас прикроем, потом сядем на мотоциклы! Повезет – прорвемся! Отползайте, товарищ младший лейтенант, уходите незаметно!
Оставшиеся наблюдали, как пятеро, побросав бесполезное оружие – кто на корточках, кто ползком – уходят с позиций. Ныряют во вздыбленный глиняный хаос, а спустя мгновение только головы мелькают в рослой траве. «Быстрее, – умолял про себя Зорин, – еще быстрее!»
– Мишка, не разучился еще на мотоцикле гонять?
– Обижаешь, Леха! – глаза у приятеля загорелись, жизнь обретала новый смысл. Бронетранспортер продолжал строчить, пулемет захлебывался, раскалился. Солдаты спрыгивали с брони, рассредоточивались по обрыву. Доносились отрывистые команды, лязгал металл – цепляли трос. Взревел мотор – и обгорелая махина вздрогнула, напряглась. Расстояние между лесом и головами в поле сокращалось. Через минуту они будут уже на опушке.
– Огонь, – пробормотал Зорин.
Нестройный залп ударил по машине и мелькающим за ней фигуркам. Как жалко расставаться с последними патронами.
– К мотоциклам, – скомандовал Алексей.
Люди схлынули с моста, карабкались на завалы из комьев глины и человеческих тел. Мотоциклы предусмотрительно замаскировали охапками травы. Сбрасывали ее, ныли от нетерпения, беспрестанно озирались, ожидая залпа. Мишка прыгнул за руль, взревел мотор. Антохин взгромоздился сзади, обнял, как маму родную. Кургаш сиганул в люльку, да так, что чуть не оторвал ее от мотоцикла. Зорин выждал, пока он отдалится, – пока еще помнил Мишка хитрую науку, резво прыгал по кочкам.
– Ну что, извозчик, едем или как? – добродушно гудел Терещенко, загружаясь в люльку. Пулемет на мотоцикле не функционировал – ствол повредился при наезде на ограждение моста, и заклинило затвор. Кто-то прыгнул сзади, неловко обхватил Алексея за талию. Он даже не обернулся, чтобы посмотреть, кто такой – не до этого. Выжал газ, повел машину на дорогу. Немцы только сейчас сообразили, что противник уходит, не понеся заслуженного наказания. Всполошились и те, что десантировались из БТРа на краю обрыва, принялся оголтело строчить пулемет. Солдат позади Алексея охнул, упали руки с талии, машина стала ощутимо легче. Зорин на миг обернулся – солдат катился по траве, обливаясь кровью. Резко затормозил, но боец лежал неподвижно, разбросав руки. Вывернутая голова и застывший взгляд понятнее некуда говорили о том, что плохой из него теперь воин.
– Да поехали же! – всполошился Терещенко. – Хана Нечипоруку, полетела непорочная душенька.
Скрипнув зубами, Зорин выжал газ. Десять человек осталось от трехсот пятидесяти…Он старался не давить тела, разбросанные по полю и на дороге. Их было много, очень много. Штрафники валялись вперемешку с солдатами вермахта – уже окоченевшими, в лужах сохлой крови. День для сентября выдался погожим, безоблачным, солнышко ласково пригревало – и над полем носился характерный сладкий душок. Дорогу пересекали трещины, канавы, но советский «Урал» был приличной машиной, уверенно справлялся с бездорожьем. У опушки, где дорога вливалась в желтеющую дубраву, которая лишь издали казалась непроходимой, красовался поврежденный немецкий грузовик, валялись тела, поваленные гранатометы. Штрафники, отступившие вместе с Колыванцевым, уже промышляли, подбирали карабины, автоматы, цепляли на пояс цилиндрические патронташи. Мошкин раздирал упаковку хрустящих немецких галет, засовывал в рот, глотал, забыв прожевать, давился, выплевывал и все равно хохотал. Рядовой Степанчик собирал что-то в мешок – похоже, гранаты. Попрыгали с мотоцикла Антохин с Кургашом, тоже начали заниматься «археологическими раскопками»…
Через несколько минут девять изможденных солдат и офицер, увешанные немецким оружием, стояли на опушке рядом с мотоциклами и зачарованно смотрели на представшую взору картину. «Мы как зрители в театре военных действий», – подумал Алексей. С выбранного места неплохо просматривалась река, делающая несколько изгибов, обрывистый берег, мост, дорога, петляющая к лесу на восточной стороне. Немцам удалось оттащить сгоревший грузовик, на мост уже въезжал другой. Он катил по телам своих солдат, газовал, перебираясь через препятствия. За ним пристроился еще один, упирался в задницу, подталкивал. У въезда на мост образовалась пробка. Мельтешили человечки. Бежали пехотинцы, прижимаясь к ограждениям. Машины двигались медленно, затор на западном берегу увеличивался.
А советские войска подходили все ближе. Взрывы уже гремели не только на опушке, но и на поле. Машина, перевозящая полевую кухню, уперлась носом в образовавшуюся на дороге воронку, застряла. С нее спрыгивали, бежали вперед, бросив свою «кормилицу». Батарея полевых орудий садила с опушки прямой наводкой. Снаряды рвались внутри колонны. Взлетела на воздух грузовая машина, другая, уходя от вспышки под колесами, вильнула вправо, повалилась в кювет… Люди разбегались, многие падали и уже не вставали. У грузовика, несущегося с горки, отказали тормоза. Он врезался в элегантную легковушку, набитую штабными работниками, протащил ее, сплющил об идущую впереди машину, превратил в груду металлолома и еле живой биомассы.
Паника в рядах фашистов нарастала. Грохотало уже везде, взрывы подбирались к мосту. Два грузовика переползли через реку, на подходе был третий. Пехотинцы, перебежавшие через мост, не бросились к лесу – какое-то подобие дисциплины в их рядах еще поддерживалось. Они заняли позиции, оставшиеся после штрафников, – решили поддерживать огнем остатки проходящей колонны. Но весь восточный берег уже сотрясался и горел. Взрывались машины, разбегались охваченные паникой солдаты. Рвануло перед въездом на мост. А потом – штрафники, увлеченные зрелищем, не поверили свои глазам! – артиллеристы перенесли огонь еще дальше! Серия взрывов прогремела на мосту! Какого черта? Разлетались бревна, задрожали опоры мощного «акведука», и они начали складываться, рассыпаться на глазах! Мост закачался, словно картонный. Возможно, какое-то время он бы еще и простоял, но тут рвануло «контрольно» в самом центре, мостовой переход обмяк, провалился, увлекая в пропасть два ползущих по нему грузовика…
– Идиоты! – схватился за голову Бойчук. – Что же творят? Сами же и взорвали… Товарищ младший лейтенант, так какого дьявола мы тут кровь проливали? Взорвали бы сами этот хренов мост, и все дела!
Люди потрясенно молчали. Артиллеристы явно перестарались. Теперь пройти на этом участке советские войска не могли – разве что мелкими группами, на каких-нибудь плотах, лодочках – вроде того, как Днепр форсировали… Но и немцы, застрявшие в заторе на том берегу, оказались в западне. Рвались снаряды, горела техника, десятками гибли люди. Им даже некому было сдаться в плен. Похоже, перед частями, дожимающими группировку, поставили странную задачу уничтожить ее полностью, не беря ни пленных, ни трофеев…
Четыре грузовые машины успели переправиться, и сейчас они ползли по дороге в сторону леса. Штрафники попятились в чащу. Скоро и пехота дозреет – чего им куковать на этом берегу?
– По мотоциклам, товарищ младший лейтенант? – поинтересовался Вершинин.
Колыванцев нерешительно покосился на столь привлекательную в бегстве технику. «Можно и по мотоциклам, – подумал Зорин. – Но в таком случае четверых из нас придется прикончить, чтобы не мучились».
– Отставить, боец. – Колыванцев нахмурился и мельком глянул на Зорина – не имеется ли у того иного мнения? – Полагаю, на этой дороге полным-полно фрицев – не забывайте, что теперь мы у них в тылу. Нужно отсидеться, а ближе к ночи переправимся обратно к своим. Для тех, кто не умеет плавать, соорудим какое-нибудь плавсредство. В общем, слушай мою команду, рота – бегом в лес!
Четыре грузовика преодолели половину пространства до дубравы, когда горстка штрафников сбежала с обочины и нырнула в колкий, бурно разросшийся кустарник.Но не угас еще боевой азарт. Чесалось и зуделось во всех местах – зрелище взрывающихся автомобилей стояло перед глазами, будоражило, подталкивало снова ощутить горячку и вдохновение боя. Запыхавшись, они вывалились на поляну, окруженную кустами, попадали кто куда. Лежали, прислушивались. Дорога была неподалеку, и уцелевшие грузовики скоро должны были по ней пройти.
– Товарищ младший лейтенант, смотрите! – Степанчик скинул с себя мешок, развязал тесемки, продемонстрировав публике груду опасного железа. – Это я на опушке подобрал, у трупаков позаимствовал. Немецкие противотанковые гранаты. Мощные штуки, наши «тридцатьчетверки» подрывают за милую душу. Давайте установим, а, товарищ младший лейтенант? Дорога ж рядом, минут через пять суки здесь будут! У меня капроновая веревка, я знаю, как закрепить, подорвем дистанционно, прямо под колесами! Дорога узкая, остальные не проедут, встанут, как миленькие – а мы их из автоматов, да гранатами закидаем? Завершим, так сказать, полный разгром фашистов на вверенной территории. А не подфартит – так лес рядом, убежим, отсидимся в чаще.
– Не перебор ли, Степанчик? – бормотал Колыванцев, берясь за козырек фуражки, чтобы сдвинуть ее на затылок. Очень удивился, обнаружив, что фуражки нет, а слипшиеся волосы торчат в разные стороны.
– Да все в порядке, товарищ младший лейтенант, – жарко убеждал «рационализатор», – я сам все сделаю, а вы со стороны посмотрите и, если что, прикроете. Решайтесь, товарищ командир, время идет! – Степанчик даже подпрыгивал от нетерпения.
Желающих «завершить полный разгром» оказалось с избытком. Какая бы усталость ни сковывала руки-ноги, добить фашистов хотелось люто. Лишь Зорин как-то отстраненно подумал, что удача переменчива и может уйти к другим. Колыванцев кивнул, Степанчик улюлюкнул по-индейски,
И изменила таки удача… Немцы с западного берега запоздало спешили на помощь своим! Грузовик еще не появился, а с противоположного направления из-за поворота выскочил полугусеничный открытый бронетранспортер, набитый солдатами в угловатых немецких касках. Степанчик промешкал, так не хотелось расставаться с капроновым шнуром, связующим его с гранатой. Заметался, растерянный, и вдруг встал как вкопанный. Вместо того чтобы бросить все к чертовой матери и нырять в ближайшие заросли, он продолжал машинально разматывать веревку и смотрел на немцев, разинув рот. «Нелогичный он какой-то», – с тоской подумал Зорин. Простучал пулемет – у того еще было время убежать: первая очередь лишь взбила пыль под ногами. Но протянул резину, прыгнул с запозданием, сообразив, что замысел не удался – и тут же повалился, прошитый очередью. И лежал теперь в трех шагах от спасительной чащи, таращил угасающие глаза.
Зорин застонал – ведь чувствовал же! Броневик затормозил в пятнадцати метрах от закопанной гранаты, солдаты посыпались на землю. У кого-то из штрафников сдали нервы – хлопнул одиночный выстрел, и сразу же разгорелась ожесточенная пальба. Не стоило нарываться – отползли бы в лес, растворились в чаще, глядишь, и обошлось бы: довольно изображать из себя героев…
Но было уже поздно. Долговязый солдат – словно с плаката шагнул: белокурый, рослый, с каменно-мужественным лицом – картинно свалился в колею, не выпуская из рук автомат, и как-то сразу растерял свою картинную мужественность. Остальные схлынули в лес на дальней стороне дороги, залегли в шеренгу и принялись поливать из автоматов. Всё бы ничего, их было не так уж много, но тут подоспела и колонна с востока. Грузовик затормозил, не доехав до вкопанной гранаты, спешно выгружались солдаты, имевшие «счастье» повоевать на Восточном фронте. В окружении им крепко досталось – многие были в бинтах, гимнастерки пропитаны кровью, лица злые, решительные. Жажда мести владела людьми, только что насилу вырвавшимися из окружения. «Попали», – тоскливо подумал Зорин.
Срывая остатки голоса, кричал Колыванцев – приказывал отступать в чащу. Этот бой – глупый, не имеющий смысла – штрафникам был совершенно ни в жилу, и лейтенант это, слава богу, понимал. Люди отползали, пока еще был шанс не угодить под перекрестный огонь, ныряли за деревья, пятились.
– Держимся группой! – кричал Колыванцев. – Не отставать, все за мной!
Самое страшное, что немцы бросились преследовать горстку людей. Они ломились в чащу, поливая ее огнем, сбивая ветки, взрывая кустарник. Штрафники бежали кучкой – фора еще была – перескакивали мелкие канавы, продирались через колкие заросли. Каждый пуще смерти боялся отстать от товарищей, работал инстинкт. Споткнулся Терещенко – почтенный возраст не позволял скакать козленком. Зорин успел подхватить под локоть, Терещенко поблагодарил взглядом, засеменил, тяжело дыша. Алексей приотстал. Нога провалилась в яму, замаскированную горкой жухлой листвы, хрустнула лодыжка. Он аж присел от неожиданности. Стараясь не делать резких движений, медленно вытянул ногу из ловушки – похоже, отделается легким растяжением. Перевел дыхание, бросился дальше, и… если уж не везет, так не везет!
Проглядел, как ровная местность перетекает в низину, и покатился колесом. Встреча с корягой могла бы быть и помягче. Пока сориентировался, куда бежать, пробежали драгоценные секунды. Немцы уже перекликались за ближними деревьями – оказывается, он чуть не побежал им в объятия! Метнулся в другую сторону, присел за стволом. Дело было плохо: по курсу только редколесье, щуплая травка, проплешины. До кустов – метров сорок, и остальные штрафники эту прогалинку уже перемахнули.
– Леха, ты где, отзовись! – вопил за деревьями Мишка Вершинин.
– Бегите, прикрою, догоню! – гаркнул он, дрожа от страха. В западню попал? Не может быть! Разведчик всегда придумает, как избежать опасности!
Немцы бежали, грузно топая, уже рядом. Впереди несся некто упитанный, потеющий, мундир еле сходится на пузе, рукава засучены, «шмайсер» в пудовых лапах кажется игрушкой. За ним среди деревьев мелькали другие. Хорошо, что собак не привлекли к облаве, имелась у немцев такая мода; овчарок обмануть трудно, они не люди, на пустышку не ведутся. Он прирос к стволу, задержал дыхание. Немец бежал грузно, проваливаясь подошвами в рыхлую землю. Дышал, словно марафон уже за спиной, но не сдавался. Жирная физиономия лоснилась от пота. Зорин выпрыгнул из-за ствола, трофейный МР-40 выплюнул короткую очередь, прошил «птичий» символ Третьего рейха на правой стороне груди. Немец, ахнув по-бабьи, рухнул на колени, покачался и завалился мордой в землю. А Алексей продолжал поливать из автомата. Откатился на пару шагов, сел на колено – и снова веером… Немцы, что бежали за покойником, дружно залегли, и он не стал ждать, пока те отыщут мишень – помчался, пригнув голову, через простреливаемое редколесье.
И взял все же дистанцию! Влетел в кусты, пополз дальше по-пластунски. Пули крошили ветки над головой, на голову сыпалась срезанная очередями листва. Он перемахнул через канаву, задыхаясь; соленый пот разъедал глаза. Переоценил он свою выносливость и физическую силу – чертики прыгали в глазах, сердце работало с тревожными перебоями. Доволокся кое-как до ближайших деревьев, обнял шершавый ствол. Сообразил, что не похож на древесную чагу, побежал дальше, недоумевая, почему деревья взяли моду перебегать ему дорогу, а то и бить по лбу? Ноги заплетались, дурь не желала покидать голову…Какое-то время он еще бежал. Участки редколесья сменялись диковатыми зарослями крупнолистного кустарника, отдаленно смахивающего на боярышник. Как-то невнятно билась мысль: где же все? Где свои, где чужие? Почему за спиной не стреляют, а впереди не матерятся? Но в конце концов сознание сложилось, захлопнулось, словно неинтересная книжка. Подкосились ноги, и он поехал с крутой горки. Перевернулся, пока ехал, покатился поленом, потеряв автомат, а в завершение ушиб голову и отбил внутренности. Если бы глыба оказалась каменной, это был бы его последний опыт в жизни. А так – просто лишился сознания. Собрался было встать, но передумал, провалился в обморок – густой, как молочный кисель, которым его в детстве, по великим праздникам, кормила мама…
Часов на руке не было – у отбывающих наказание с личными вещами как-то не складывалось. Поэтому когда он очнулся и решил определить время, то столкнулся с некоторыми сложностями. Казалось, что всю жизнь проспал, и недавние события с трудом восстанавливались в памяти – так давно, по ощущению, они были. Положение солнца, однако, говорило, что прошло не более полутора часов. Сумерки еще не намечались, но день уже поблек, яркость красок терялась. Зорин лежал на дне оврага, в окружении камней и чахлых кустиков. Журчал ручей – звонкий, метра полтора в поперечнике, пронзительно прозрачный, чистый, просто подарок… Он подтянулся на руках, дополз до воды, погрузился в нее, стал жадно пить и глотал живительную влагу, пока живот не вспучило. Отполз от ручья, откинул голову, чтобы передохнуть. Пичужки красиво выводили трели, но он едва их слышал – в голове трещало, как в печке. Резкость в глазах понемногу возвращалась, он осмотрелся. Автомат потерял… но это ничего, автомат где-то рядом, он найдет его, вот только отдохнет еще немного…
Переведя дыхание и восстановив хронологию событий, вновь подался к воде. Сел на колени, уставился на свое рябящее отражение. Из зазеркалья таращился на него обмусоленный черт со слипшимися волосами и глазами, вдавленными в глазные впадины. Доходяга, не солдат победоносной Красной армии. Он словно окаменел. Смотрел на свое отражение, как в горькую книгу жизни, и ощущал в душе невыносимую пустоту. Рябь прошла, отражение обрело устойчивые очертания, и вдруг ему на голову взгромоздилась немецкая каска! Он зажмурился, помотал головой – да пропади она пропадом! Зачем ему немецкая каска? Никогда не носил и не собирается… Затаил дыхание, всмотрелся. Галлюцинация оказалась стойкой – над головой разведчика в зеркально чистой воде красовалась натуральная немецкая каска. Вот она покачнулась, сместилась в сторону, рядом появилась вторая голова… Алексей похолодел. О галлюцинации, похоже, стоило забыть. Кто-то подошел к нему сзади и сейчас стоял за спиной. Кто-то в немецкой каске… Паника помешала додумать до конца. Он подскочил, но стоящий сзади ловко подсек ему ногу, засмеялся, и Алексей, потеряв равновесие, упал назад в ручей, прямо на острые камни…
Он лежал в холодной воде, а над ним, расставив ноги, возвышался и внимательно его разглядывал немецкий пехотинец с прижатым к боку автоматом. Рожа небритая, на губах поигрывает ироничная усмешка. Захрустели камни, с обрыва спрыгнули еще двое, подошли, встали рядом. Один в очках, другой какой-то рыжий, конопатый, со вздернутым носом. Смотрели, как в кунсткамере на уродца – с любопытством и брезгливостью. Смотрели и ничего не говорили. Пусто стало на душе – не к добру. Вероятно, все его эмоции отразились на физиономии, потому что немцы дружно рассмеялись. Какие веселые парни… Он привстал на локтях, но едва ли от этого стал выше и независимее. Солдат оттянул затвор. Шершавый ком обосновался в горле, он носом втянул воздух – и опять не продохнуть. Да и нужно ли теперь?
Немец помешкал, затем выразительно повел стволом и отступил на полшага – дескать, поднимайся. Зорин встал – мокрый, как цыпленок, не чувствуя ног. Он отдавал себе отчет, каким ничтожеством выглядит, и попытался компенсировать это дело презрительным взглядом. Но, видимо, не очень вышло – немцы дружно прыснули. Первый снисходительно покачал головой.
– Обезьяна спрыгнула с ветки, – возвестил он. – Посмотри на него, Гюнтер. Как тебе это нравится? Неужели эти существа, как и мы, мнят себя людьми? Их ведь даже дикарями назвать трудно.
– Мне это совсем не нравится, Конрад. – Очкарик вытянул физиономию, он смотрел на русского солдата с каким-то пытливым, исследовательским интересом. – Каждый из них сам по себе – полное ничтожество, мы это прекрасно видим, но почему, когда они собираются вместе, мы должны от них отступать? Я не понимаю этого. И не надо мне говорить про «эластичную оборону», про «выравнивание линии фронта», про то, что командование при помощи гибких маневров собирает силы в единый кулак для нанесения сокрушающего удара по врагам рейха… Это неправда. Мы бежим от этих существ, задрав штаны, нас бьют везде, где оказываются эти существа, и вот этого я совершенно не понимаю. В чем их секрет? Мы грешили на суровую русскую зиму, но вот прошло лето, и что?…
– Может, в нас секрет? – усмехнулся рыжий и конопатый. – Мы разучились воевать, наши генералы не могут договориться друг с другом, мы вынуждены отсылать войска на Западный фронт, оголяя Восточный… Конрад, пристрели его и пошли искать наших, мы, кажется, заблудились в этом чертовом лесу.
– Как интересно, – заметил первый. – Это существо смотрит на нас, как будто понимает, о чем мы говорим. Такое возможно?
– Вы скоро умрете, господа, – как можно спокойнее произнес по-немецки Зорин. – Оглянитесь по сторонам, неужели вы ничего не замечаете?
Его слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. У немца, стоящего напротив, перекосилось лицо. У очкарика вспотело под носом, рыжий отвесил челюсть. Два последних стали судорожно вертеть головами. Первый скрипнул зубами.
– Страшно? – засмеялся Алексей. – И все же вынужден настаивать, господа – все вы скоро умрете.
Приятно напугать кого-то перед смертью. Не бог весть какое удовольствие, но все-таки.
– Вот тварь, – процедил первый и собрался ударить Алексея казенником в живот. Вот только о своем намерении он сообщил разведчику с большим упреждением – мимикой, картинным разворотом плеча. Было время подготовиться и упредить. Приятно обнаружить силы в организме – он отвел удар вбок и резко, с разворотом, сильно жалея, что в руке не нож, вонзил кулак в податливую плоть живота!
Немец хрюкнул, выплюнул рвоту и присел. Вторая плюха – снизу в челюсть, и что-то хрустнуло, в кулаке взорвалась граната. Дикая боль, словно током дернуло, пронеслась по телу. А вот на что-то большее он бы уже не сподобился, да и ладно. Немец рухнул на колени, испортил воздух, а двое уже подлетали с занесенными прикладами. Избить до смерти казалось более привлекательным занятием, чем просто пристрелить. Вспыхнул висок от контакта с гладким металлом, склад пиротехники взорвался в голове – и остальных удары он уже не помнил. Впрочем, удаляясь в темный мир, Зорин еще слышал звуки странной возни, ему чудились крики, хрипы, осыпалась глина…Очнувшись, он не поверил, что еще задержался на этом свете. Помотал головой, распахнул глаза. Холодная вода, выплеснутая из ладоней, разбудила окончательно. Засмеялся Мишка Вершинин – неподдельный, живой, веселый! – как во времена совместной службы в разведывательной роте. Давненько он не видел таким приятеля, с которым нанюхался так много пороха – пожалуй, с того часа, когда расстрельная команда вывела их во двор гарнизонной гауптвахты…
– Ладно уж, просыпайся, горе ты наше луковое, герой недомученный, – возвестил Мишка. – Живы будем – не помрем, знаешь ли. Просыпайся, просыпайся, Леха, наши в городе.
Он недоверчиво смотрел по сторонам. Журчал ручеек, солнце оставалось примерно в том же положении. Трое солдат, с которыми он так толком и не успел познакомиться, валялись в живописных позах в лужах собственной крови. У очкарика и рыжего было перерезано горло, у третьего – свернута шея, если судить по неестественному развороту головы. Покойников Зорин обычно недолюбливал, но в эту троицу сейчас просто влюбился. Уселся, озадаченно почесывая макушку.
– Черт возьми… Спасибо, мужики, вы так вовремя, даже и не знаю, как благодарить… – Своего голоса он не узнал – тот звучал, как со дна переполненного нечистотами сортира.
– Да ладно, не век же тебе, Зорин, геройствовать, да нас спасать, – проворчал Бойчук, вытирая полой гимнастерки вымазанный кровью нож и убирая его в чехол. – Надо ж и нам хоть разок за тебя заступиться.
– Вовремя мы пришли, – покачал головой, растирая расцарапанную руку, Терещенко. – Они б его до смерти запинали.
– Нехорошо, – покачал головой Кладбищев. – Побывал в плену, как не стыдно. Подозрительная ты теперь у нас личность, Зорин, поосторожнее бы с тобой… – И было непонятно, то ли шутит боец, то ли насмехается.
– Да ладно тебе, Семен, – подмигнул Мошкин, – быстро выбывший из плена взятым в плен не считается. Расслабься, Зорин, мы с тобой. Ты наш отход геройски прикрывал. Ну, бывает. И на старуху случается проруха. Верно, товарищ младший лейтенант? Ведь не был Зорин ни в каком плену?
– Да все в порядке, кончайте глумиться над парнем, – устало бурчал Колыванцев. Он сидел на коленях перед ручьем, мочил руки и оттирал грязь от гимнастерки, не понимая, что еще сильнее ее размазывает. – С возвращением, Зорин, рад, что вы опять с нами. Быстрее приходите в себя, скоро будем выдвигаться.
– А мне вот непонятно, товарищ младший лейтенант, – задумался Зорин. – Вы ко всем обращаетесь на «ты», а исключительно ко мне – на «вы». Это признак пренебрежения или, напротив, глубокого уважения?
– Просто ты очень подозрительный, Зорин, – продолжал заезженную тему Кладбищев, – вот и непонятно, как к тебе обращаться.
Хохотнули Антохин и Кургаш, которых классовая ненависть друг к другу настолько спаяла, что они теперь не расставались. Оба сидели наверху, на краю обрыва и вроде как были в дозоре, что, однако, не мешало им быть в курсе всего происходящего.
– Ладно, заткнулись все, – смутился офицер. – Разговорились что-то, бойцы. Если хочешь, буду обращаться к тебе на «ты». Ситуация следующая, Зорин. Ты отстал, и, видимо, леший потащил тебя в сторону. Мы нарвались на пещеру в скалах, влезли туда, замаскировались… в общем, подождали, пока немцы пробегут. Потом они вернулись.
– Нечего вспомнить, – крякнул с верхотуры Кургаш. – Сидели там, как зайцы, да тряслись.
– Ничего и не тряслись, – возразил Антохин. – Просто товарищ младший лейтенант приказал… сказал, что достаточно бессмысленных жертв, мы должны себя поберечь для будущих героических боев.
– Правильно сказал, – согласился Бойчук. – Вся рота погибла, так что, и нам теперь за компанию? Мы же не трусы, воюем честно, перед врагом не пасуем, да и вообще… после всего, что было с нами сегодня, первым рыло начищу тому, кто обвинит нас в трусости.
– В общем, так и было, да, – вздохнул Колыванцев. – Немцы прошли, мы бросились тебя искать. Скажи спасибо Бойчуку и Вершинину – сунулись мужики к ручью, разделали фрицев, как курей – они, похоже, припозднились, от своих отстали. Эй, вы, там, наверху! – крикнул он «дозорным». – Тщательнее смотрите! Если фрицы пойдут своих искать, нас тут и положат… Ладно, достаточно лирики, – подытожил офицер. – Подъем, солдаты. Скоро темнеть начнет. До сумерек нужно сместиться в южном направлении, а как стемнеет, будем реку брать…