Штрафная рота. Высота смертников
Шрифт:
Воронцов придавил к плечу приклад «маузера», и все сомнения, которые только что одолевали его, отлетели прочь. Рука уже не дрожала. Левый висок конвоира плавал в его прицеле. Розовый, с синей веточкой вспухшей от жары вены, наполовину прикрытый пилоткой, обрамленной темной неровной полоской пота. Он сделал небольшое упреждение и надавил на спуск. Спуск у винтовки оказался плавным, и пуля, не отклонившись ни на сантиметр, вошла точно над ухом. Пилотка слетела с головы конвоира, а сам он сунулся под ноги коня, и тот, то ли почувствовав кровь, то ли удила больно врезались в его десны, шарахнулся в сторону, опрокинул телегу и понес вдоль кювета.
Второй конвоир тут же залег и начал лихорадочно высматривать, откуда стреляли. Но уже через мгновение хлестнул второй выстрел, и пробитая его пилотка сползла на затоптанную дорогу.
Колонна остановилась, и, когда уронил голову и второй конвоир, половина пленных тут же ринулась к лесу. Остальные попадали прямо на дороге, обхватив руками головы. Выстрелы Воронцова поделили колонну на две части. И теперь обе части решали свою судьбу сами.
Воронцов вскочил на колени, выбросил из патронника пустую гильзу и заметил, как группа, человек семь, в которой были танкисты и тот, ради которого они пришли сюда, перемахнули через придорожный кювет и рассыпались по просеке. Но вдруг двое из них остановились и кинулись к лошади.
Выстрел рассек тяжелые мысли младшего лейтенанта Нелюбина как раз в то мгновение, когда танкист сказал, что больше тянуть нельзя и что, если он сомневается, то они побегут одни. Нелюбин вдруг увидел, как шарахнулся с дороги конь и как поволоклось под телегой зацепившееся за передок тело старшего конвоира. Вначале ему показалось, что их обстрелял самолет и что звука мотора он просто не услышал из-за контузии. В ушах опять гудело и покалывало, как от простуды. Но потом увидел, как дымок еще одного выстрела плеснул из-за куста, и человек в красноармейской гимнастерке встал из травы и передернул затвор винтовки. В следующее мгновение его сбили с ног и один из танкистов подхватил его за воротник и потащил с дороги на обочину. Там они кубарем покатились вниз, под насыпь.
— Уходим! — закричали ему в самое ухо. Или это он сам кричал кому-то:
— Уходим, братцы!
— В лес!
Нелюбин бежал вместе со всеми, перепрыгивая через кочкарник и березовые пеньки, стараясь не упасть и не угодить кому-нибудь под ноги. Но чем ближе они подбегали к лесу, тем очевидней становилась мысль о том, что и там, в лесу, без оружия они все равно беглые бараны, а не бойцы. И он отыскал лихорадочным взглядом бегущего рядом Григорьева и крикнул ему:
— Сержант, к повозке! Винтовку надо!..
И они побежали к повозке, опрокинутой неподалеку. Раненые копошились в кювете. Немец неподвижно лежал под передком, зацепившись ремнем за крюк. Винтовка висела на его окровавленной шее.
Нелюбин ловко, по-кошачьи прыгнул под телегу, сдернул с убитого винтовку. Григорьев тем временем расстегнул ремень с подсумком и кинжальным штыком.
— Ранец возьми! — рявкнул Нелюбин и выхватил из рук Григорьева ремень.
В лес они бежали уже вчетвером. Следом за ними какие-то бойцы вели выпряженного коня. На пленных они похожи не были. И уже в березняке, когда можно было перевести дыхание, он спросил их:
— А вы, ребятушки, кто такие будете?
— А мы, Кондратий Герасимович, Шестой роты курсанты Смирнов и Воронцов! — радостно закричал ему в ответ Степан.
— Ох, ектыть! Это ж опять спаситель мой! Опять тебя бог прислал! Степушка ж ты мой родимый! Дай же я тебя обниму! — И Нелюбин повис на плече у Смирнова и некоторое время так и бежал, прилипнув к своему спасителю.
Ночью они сидели возле костра и разговаривали. Котелки уже были опустошены по нескольку раз. Все, что удалось прихватить у немцев, а также припасы Смирнова, было пущено по кругу. Лейтенант спал на носилках. Чтобы он не мерз, носилки поближе подтащили к костру. Танкисты и четверо бойцов спали вповалку на лапнике. Калюжный и Григорьев с винтовками ушли в охранение. Спать не ложились только трое: Воронцов, Смирнов и Нелюбин.
— И как же это вы нас, милыи вы мои, подкараулили! — мотал головой Нелюбин и тут же, с тем же внутренним ликованием продолжал: — А я всегда говорил, что товарищ на фронте для солдата — первая и самая близкая родня! Боевого испытанного товарища солдату на войне бог дает! А то, что богом дадено, вот так беряжить надобно! — И Нелюбин сжал кулаки и потряс ими.
Вскоре Нелюбин удивил их и вот чем: вытащил откуда-то из своих засаленных и пыльных лохмотьев медаль и повесил ее над клапаном гимнастерки.
— Как же они у тебя ее не отняли? — поинтересовался Воронцов.
— А так. Схоронил я ее, в надежное место. Мне эта медаль не так-то просто досталась, чтобы я ее немцу отдал.
— Ну, Кондратий Герасимович, вы и при звании, и с медалью — полный кавалер!
— Как есть! — согласился Нелюбин. — Эх, ребятушки мои, сейчас бы обмыть это наше дело! Что ж жизнь наша такая злодейская, что с такими-то хорошими ребятами, в такой-то милый час выпить нечего… — И вдруг спросил, глядя на винтовку с зачехленной трубой оптического прицела: — А кто ж из вас стрелял? Или сразу оба-два? Да нет, стреляли раз за разом…
— Санька стрелял, — сказал Смирнов.
За полуночью разговор стал тускнеть. Все, что шло от души, сказалось, а то, о чем все трое думали, но о чем пока молчали, угнетало. И вот Нелюбин, чувствуя, что подошли уже к краю, разорвал эту тягучую паутину:
— А куда ж, ребятушки, мы теперича пойдем?
Воронцов и Степан молча переглянулись.
— Я так думаю, что выходить нам надо где-то возле Зайцевой Горы. Хоть там и самая бойня, и войска все сгрудились, но там и полк мой. А ежели где в другом месте переходить, еще неизвестно, каким карим глазом на нас посмотрят.
— До Зайцевой Горы еще дойти надо. Сколько дотуда километров?
— Примерно, сорок — сорок пять.
— Два перехода. Если по прямой. Но таких дорог не бывает. Да и нельзя нам по дорогам идти. А у нас тяжелораненый. Да и кормить людей уже завтра утром чем-то надо.
— И то правда, и то, а идти, ребятушки, надо, — подытожил Нелюбин и хлопнул Воронцова по коленке. — Поведешь ты. У тебя уже опыт есть. Народ у нас подобрался надежный. Одни танкисты чего стоят. У них, имей в виду, младший сержант хороводит, Демьяном зовут.