Штрафная рота. Высота смертников
Шрифт:
В-третьих, он крыл комбата Дроздова. Это он, капитан Дроздов, удружил ему с последним пополнением — печатниками.
Месяц назад, когда батальон отвели во второй эшелон на отдых и пополнение после потерь, понесенных возле урочища Сухой ручей, из Калуги прибыла очередная маршевая рота, и ее, как бывало прежде, не бросили на высоту, чтобы усилить очередную безнадежную атаку, а распределили по батальону. Тридцать человек, включая взводного, прислали во вторую роту. Лейтенант Могилевский, застенчивый, но исполнительный и немногословный, вначале понравился ему. Но потом Солодовников заметил, что бойцы совсем не слушаются лейтенанта, похлопывают его по плечу. Порядок держали сержанты. Однажды он оставил взводного в землянке, чайку попить. Как бы между прочим посоветовал, чтобы прекратил панибратские отношения с солдатами. «Слушаться они тебя лучше не будут, а на шею быстро сядут. Это я тебе как бывший взводный говорю». Да где там! Вскочил из-за стола, вспылил: «Вы мне не тыкайте! Я — офицер!» Офицер…
— Троицкий! Что вы здесь делаете! Где ваше отделение? Где ваша позиция? — Старший лейтенант Солодовников с налету наскочил на сержанта, сидевшего в отводной ячейке.
Сержант повернул бледное с потеками пота лицо, посмотрел на ротного отсутствующим взглядом и отвернулся.
— Где лейтенант Могилевский? Где твои бойцы? Ты что молчишь, сволочь! — И ротный замахнулся на сержанта и ударил бы его, если бы сзади его не обхватил младший политрук Кац. Замполит был хоть и невысокий ростом, но жилистый. Ротного он держал железной хваткой.
И в это время из-за изгиба траншеи выглянуло перепачканное лицо в каске, выкрашенной белой известкой. Старший лейтенант Солодовников ринулся к нему, увлекая за собой и Каца. Так они втроем и обрушились на дно траншеи и какое-то время, рыча и сопя, катались там, пока дежурная очередь немецкого пулемета не осыпала их мерзлым песком и снегом.
— Быстро собери взвод и — за мной! — кричал ротный, оттолкнув от себя замполита. ТТ, пристегнутый ремешком к колечку антапки, плясал в его руке.
Первый же день на передовой показал, какой офицер этот тихоня Могилевский. Старший лейтенант Солодовников обошел участок обороны, закрепленный за ротой. Сразу заметил: первый взвод тут же начал углублять ходы сообщения, отрытые где по пояс, а где и еще мельче. Третий взвод занимался тем же, находясь в резерве в тридцати-сорока шагах позади них за яблоневым садом и огородом, обнесенным высокой изгородью. Солодовников приказал и лейтенанту Могилевскому углубить ход сообщения, расширить пулеметный окоп и отрыть для «максима» запасную позицию в зарослях шиповника, надежно прикрытых снегом. А следующим утром, рано, на рассвете, ему доложили о первых потерях: снайпер подстрелил двоих бойцов, обоих наповал, оба из третьего взвода. Пришел посмотреть: лежат под плащ-палатками — головы снесены разрывными пулями. Саперные лопатки у всего взвода в чехлах. «Ну что, Могилевский, углубили траншею, — сказал лейтенанту, с ненавистью глядя в его застенчивые глаза. — Поздравляю с первым боевым крещением. Еще один такой, по твоей глупости, убитый, и ты, офицер, будешь четвертым». — И похлопал по кобуре ТТ. Никто их тогда не слышал. Поговорили по душам и, кажется, друг друга поняли.
Весь день и всю ночь третий взвод стучал лопатками. Конечно, он мог составить рапорт и подать его по инстанции, более того, он обязан был поступить именно так. Но решил посоветоваться с младшим политруком. В конце концов именно Кац отвечал за моральное состояние личного состава роты. Тот отговорил его от рапорта. Солодовников и сам не хотел осложнений: нового взводного ему все равно не дадут, а подходящего сержанта на должность исполняющего обязанности он пока тоже не видел.
Старший лейтенант Солодовников бежал по траншее. Теперь достаточно было пригнуть голову, чтобы каска не маячила над бруствером и не дразнила снайпера. Топот сапог и обледенелых валенок за спиной свидетельствовал о том, что взвод Могилевского бежал следом. За вторым изгибом Солодовников увидел лежавших вповалку людей с немецкими автоматами и карабинами, в немецких камуфляжных куртках и сапогах. Несколько человек среди них были одеты иначе. Один, рослый, худощавый, в поношенной шинели с курсантскими петлицами, в пилотке, глубоко надвинутой на уши. Другой в таком же поношенном ватнике и тоже в пилотке. Третий смотрел на пистолет Солодовникова испуганными глазами из-под закопченной каски. Каска его была в таком затрапезном состоянии, как будто в ней сутки на костре варили кашу на весь взвод.
— Кто такие? — Старший лейтенант Солодовников строго смотрел на людей, занявших окопы левого фланга его роты. — Разведка, что ли? Почему в немецкой форме?
То, что это не немцы, старший лейтенант Солодовников понял сразу. С такими заросшими рожами… Немцы, даже убитые, выглядели куда лучше.
Младший политрук тем временем выглядывал в сторону поймы. Двоим автоматчикам, на всякий случай, приказал взять на мушку людей, занявших их траншею при совершенно неожиданных и странных обстоятельствах и теперь спавших вповалку прямо в ячейках, на затоптанном снегу, на ящиках. Словом, кто где.
А немцы, наблюдавшие за их траншеей, тем временем окончательно придя в себя, кинули несколько пристрелочных мин. Взрывы хряснули в саду, немного с перелетом, между первой и второй траншеями роты.
— Пристрелочный, — сразу определил старший лейтенант Солодовников. — Могилевский! Живо расставляй людей! Сейчас в атаку попрут!
Бойцы протискивались в тесной траншее мимо ротного и младшего политрука, стараясь не смотреть им в глаза, карабкались на четвереньках к своим ячейкам, перешагивали через спящих в незнакомой форме, которых час назад они приняли за немцев, внезапно, при поддержке танка, атаковавших их взвод.
Мины начали перепахивать правый фланг. Потом немцы обработали левый, на стыке с третьей ротой, и обрушились на центр.
Когда обстрел закончился, взвод Воронцова зашевелился и начал выглядывать в пойму. Там, в полутораста метрах от них уже бежала, с каждой минутой выравниваясь в более правильный порядок, густая цепь. Атаку немцев поддерживали два бронетранспортера с крупнокалиберными пулеметами и штурмовое орудие. Приземистое, как черепаха, оно осторожно ползло справа, подминая кустарник и не отрываясь от пехоты.
— Кто командует группой? — спросил ротный, как спрашивают своих, когда надо готовиться к бою.
Воронцов шагнул навстречу и вскинул ладонь к виску:
— Сержант Воронцов.
— Сержант? Как сержант? — В глазах ротного было недоумение. — Ладно, пусть будет сержант. Где ваш танк? У него есть снаряды? Он может вести огонь?
— Должны быть, товарищ старший лейтенант. — Внутри у Воронцова все колыхалось и подпрыгивало от радости. Вот он, Сашка Воронцов, курсант Шестой роты Подольского пехотно-пулеметного училища, принявший свой первый бой в октябре прошлого года неподалеку отсюда на реке Извери, а потом год скитавшийся по лесам, наконец-то вышел к своим. Вывел людей. Он докладывает старшему по званию. Правда, похоже, тот не особо нуждается в его докладе. Потому что немцы атакуют его участок, и сейчас прежде всего нужно приготовить людей к бою.
— Он что, не подчиняется вам? — спросил Солодовников, указав стволом пистолетом в сторону сада.
— Подчиняется. Мы — одно подразделение, один взвод. Сформировались во время выхода.
Ротный снова в недоумении покачал головой и сказал:
— Ладно, потом разбираться будем. Пусть твоя «тридцатьчетверка» попытается остановить их штурмовое орудие.
— Есть остановить штурмовое орудие, товарищ старший лейтенант! — И Воронцов снова лихо вскинул ладонь к пилотке, которая теперь уже вполне по уставу, хотя и не по сезону сидела на голове сержанта с курсантскими петлицами и нашивками «ППУ» [20] .
20
Подольское пехотное училище.