Штрафники не кричали: За Сталина!
Шрифт:
С восстановлением прав не затянули. Уже в медсанбате при заполнении медицинской карты мне указали прежнее воинское звание — лейтенант и ту часть, из которой я прибыл в штрафбат.
Штраф снимался по первому ранению… Вслед раненому на имя военного прокурора посылалось ходатайство о снятии судимости. Это касалось главным образом разжалованных офицеров, но за проявленное мужество и героизм иногда писали и на уголовников.
Очень редко, и, как правило, если после ранения штрафник не покидал поле боя или совершал подвиг — представляли к награде. О результатах своих ходатайств мы не знали, обратной связи не было.
Справедливости ради надо сказать, что очень быстро рассматривались дела тех, кто смывал вину «первой кровью». С них без проволочек снимали судимость, и они после госпиталей или медсанбатов в нашу 610-ю штрафную уже не возвращались.
Гамму
До сих пор фронтовик помнит поразившую его картину:
«Карабкаясь по склону оврага, увидел раненого штрафника, прижавшего левой рукой окровавленный правый рукав фуфайки. Глаза его безумно горели. Он уставился на меня и заговорил с переходом на крик: „Живой! Видишь, живой! Искупил вину кровью! Я снова капитан! Капитан!“ Сначала я подумал, что у него „поехала крыша“. Бывало и такое. Нет, смотрю, вполне вменяем. Ведь штрафникам за ранение давалось право на снятие судимости и восстановление в звании и в должности» [100] .
100
Республика (Белоруссия). 2005. 3 мая.
И как не понять человека! Даже физическая боль от полученного ранения не в силах притушить счастья от сознания того, что он — чист перед законом, что кошмар суда военного трибунала, разжалования, наказания (не исключено, что и незаслуженного) позади. Напрасно думать, что штрафник рад лишь возможности вследствие полученной раны выйти из боя. Да, конечно, его греет и это обстоятельство, но более всего, бесспорно, он радуется возвращению в офицерский строй. Впереди будут новые бои и, не исключено, еще более жестокие, чем тот, из которого он только что вышел. Но даже если человек и погибнет, то не штрафным рядовым, а офицером, командиром. Жизнь — Родине, честь — никому Случалось, что гуманностью, проявляемой к раненым, пытались злоупотребить иные ловкачи. «Н. В. Семененко ушел в госпиталь, бросив пулемет и никому не доложив, по болезни, не искупив вины. Блувштейн Яков Аронович, Вальчук Карп Павлович обманным путем, под видом: первый — контуженого, а второй с легким касательным ранением ушли с поля боя», — докладывал 20 сентября 1944 г. командир стрелковой роты 9-го ОШБ 1-го Украинского фронта капитан Баздырев [101] . Судя по тому, что эти военнослужащие названы в числе тех, кто не подлежал реабилитации, их попытки уклониться от боя оказались бесполезными.
101
ЦАМО РФ, ф. 1257, оп. 115516, д. 4, л. 291.
О похожем с горечью вспоминают и фронтовики.
К сожалению, были и другого рода «подвиги» штрафников. Ежедневно… фашисты совершали на нас мощные артналеты… Мы и раньше замечали странную, на наш взгляд, особенность пресловутой немецкой аккуратности — совершать эти налеты в определенное время суток, почти каждый раз после 9 часов вечера. И хотя к этому времени все старались находиться, как правило, в окопах, вдруг стали появляться среди штрафников легко раненные осколками в мягкие ткани, как правило, в ягодицы. Ну, а коль скоро штрафник ранен, пролил кровь — значит, искупил свою вину со всеми вытекающими отсюда последствиями. И когда число таких случаев стало подозрительным, нашим особистам удалось узнать причины и технологию этих ранений.
Оказывается, во время артналета, под грохот разрывов снарядов «изобретатели» этого способа бросали в какой-нибудь деревянный сарайчик ручную гранату, а затем из его стен выковыривали ее осколки. После этого из автоматного патрона вынимали и выбрасывали пулю, отсыпали половину пороха и вместо пули вставляли подходящего размера осколок. А дальше — дело техники. В очередной артналет из этого автомата выстреливали в какое-нибудь мягкое место — и получали «легкое ранение», а значит, вожделенную свободу.
Правда, когда эту хитрость раскусили, почти всех «хитрецов» выловили в войсках и вновь судили, теперь уже за умышленное членовредительство и фактическое дезертирство из штрафбата. Не все «умники» возвращались в ШБ. Некоторых, с учетом их прежних «заслуг», приговаривали к высшей f мере и расстреливали. Основная масса свидетелей этих расстрелов одобрительно встречала приговоры. Вообще к трусам и подобным «изобретателям» в офицерском штрафном батальоне относились, мягко говоря, негативно.
Штрафники могли быть освобождены от наказания досрочно, отличившись в бою. Для этого требовалось решение Военного совета фронта, армии, выносимое на основании представления командира штрафной части.
…К нам прибыл командующий 3-й армией генерал-лейтенант Александр Васильевич Горбатов… В своем кратком, весьма эмоциональном выступлении генерал сказал, что перед нами ставится необычайная по сложности и ответственности
[…]
Вместо запланированных двух-трех суток наш рейд продолжался целых пять. За это время были разбиты… несколько вражеских пеших и гужевых колонн, двигавшихся к линии фронта, а в одну из ночей разгромили штаб какой-то немецкой дивизии, подорваны несколько мостов на дороге, подходящей к Рогачеву с запада…
За успешное выполнение боевой задачи, как и обещал командующий армией, весь переменный состав (штрафники) был, как сказали бы теперь, реабилитирован…
На всех штрафников мы, командиры взводов, срочно писали характеристики-реляции, на основании которых шло и освобождение штрафников, и их награждение. А комбат наш Осипов представлял к наградам офицеров батальона.
В деле награждения многое, если не все, зависело от командования. Вот генерал Горбатов освободил всех штрафников, побывавших в тылу у немцев, независимо от того, искупили кровью они свою вину или не были ранены, а просто честно и смело воевали.
Я об этом говорю здесь потому, что были другие командующие армиями, в составе которых батальону приходилось выполнять разные по сложности и опасности боевые задачи. Однако реакция многих из них на награждение весьма отличалась от горбатовской. Так, командующий 65-й армией генерал Батов Павел Иванович при любом успешном действии батальона принимал решение об оправдании только тех штрафников, которые погибали или по ранению выходили из строя…
Возвращаясь ко времени написания нами боевых характеристик на штрафников, скажу что эти документы после подписи командиров рот сдавались в штаб батальона. Там уже составляли списки подлежащих освобождению. Путь этих бумаг лежал дальше через штаб армии в армейский или фронтовой трибунал, а оттуда — в штаб фронта. Приказы о восстановлении в офицерском звании подписывались лично командующим фронтом.
[…]
Процедура реабилитации заключалась в том, что прибывшие в батальон несколько групп представителей от армейских и фронтовых трибуналов и штаба фронта рассматривали в присутствии командиров взводов или рот наши же характеристики, снимали официально судимость, восстанавливали в воинских званиях. Наряду с этим выносили постановления о возвращении наград и выдавали соответствующие документы. После всего этого восстановленных во всех правах офицеров направляли, как правило, в их же части, а бывших «окруженцев» — в полк резерва офицерского состава, из которого, кстати, недавно прибыл и я со многими теперь уже моими боевыми товарищами.
Часть штрафников-«окруженцев» имели еще старые воинские звания, например «военинженер» или «техник-интендант» разного ранга. Тогда им присваивались новые офицерские звания, правда, в Основном на ступень или две ниже. Такое же правило применялось часто и в войсках при переаттестации на новые звания.
С разрешения Военного совета процедура реабилитации могла проходить в упрощенном порядке.
После одного из боев меня вызвал ротный и велел составить на всех штрафников так называемую арматурную ведомость, в которой против каждой фамилии проставляется вся амуниция солдата.
— Будем реабилитировать штрафников и передадим на пополнение соседнего полка, — объяснил мне ротный. — Воевали ребята хорошо. Некоторые задержались у нас дольше, чем положено. Считай — вину все искупили. Объясни им это.
— А мы куда? — поинтересовался я.
— Мы — на формировку. В запасном полку нас уже ждет новая рота.
Всех в одно место не соберешь, не построишь, и я где нескольким сразу, где по одному объявил о реабилитации. К удивлению своему, ни вздоха облегчения, ни радостного возгласа, никаких других эмоций не увидел и не услышал. Некоторые из моего взвода даже сожалели, что нам придется расстаться…
Затем в наше расположение пришли командиры из соседнего полка, и мы передали им солдат прямо на боевых позициях.
Командир роты имел право отменить наказание, [учтя] проявленный героизм, даже тем бойцам, у которых не истек срок пребывания в роте, указанный в приговоре. На деле происходило так. После нескольких операций у нас осталось около двух десятков бойцов, не ранены, но в боях участвовали, и мы с полным основанием передаем их в соседний стрелковый полк. Все бумаги с гербовой печатью заполняются на месте и выдаются солдатам. В штаб идет только список «искупивших и проявивших» за подписью командира. Солдаты сдают оружие и — «Здравствуй вновь, Красная Армия». Они получат оружие в своих новых подразделениях. Никаких заседаний трибуналов или консультаций с особистами. До последнего солдата мы не воевали.
Беремся утверждать, что стремление не упустить предоставленный шанс, чтобы героизмом обелить себя в бою, было правилом у штрафников. Уж им-то не надо было разъяснять, в чем состоял суровый гуманизм приказа № 227.
Не подумайте, что досрочно могли реабилитировать только раненого. По приказу нашего командарма был введен такой порядок. В наступлении ставилась определенная боевая задача. При выполнении ее, как только выходили из боя, вызывали из армии военный трибунал, он снимал судимость и вручал справку об этом.