Штрафной батальон
Шрифт:
В центре наткнулся на Шведова и Кускова. С ними Ромашов и Сухотин. Правее в десятке метров залегли Фиксатый с Химиком и чуть поодаль — Махтуров. В самом конце — Жуков и Гайко за пулеметом. Решил, что здесь все нормально, повернул в противоположную сторону.
За Кусковым и Шведовым плотно в землю вгрызлись Вексин, Шарадников и Халявин. На фланге — Баев и Фокин за пулеметом. От сердца отлегло. Живы ребята, не ранены. Среди знакомых попало, правда, несколько чужих лиц. На миг в душу закралось подозрение: «Не дружки ли Фиксатого вокруг концентрируются?» —
Карзубый, заметив взводного, скупо улыбнулся: все нормально, мол, не особенно-то побаиваемся.
Гитлеровцы между тем серьезных попыток прорваться к позициям взвода не предпринимали. Павел понимал, что неспроста, и все чаще с беспокойством поглядывал в сторону соседей. Там, на участке пятой роты, становилось жарко. Видимо, нащупав слабину в обороне, фашисты усиливали натиск. Яростная, ожесточенная стрельба слева нарастала с каждой минутой, поднимаясь к самой высокой, звенящей ноте, за которой должен был неизбежно последовать обрыв.
Чувствуя приближение критического момента, с тревогой оглядывались в ту сторону и другие штрафники. И перелом вскоре наступил.
Сначала в яростный захлебывающийся треск пулеметов и автоматов ворвались беспорядочные частые всплески гранат, а затем стрельба, опав, покатилась в тыл. Пятая рота отходила. Это было совершенно очевидно. «Шмайсеры» заливались почти за спиной. В довершение ко всему, конечно, поднялись в атаку и фашисты, скрывавшиеся в развалинах перед обороной второго взвода.
Мысль Павла тревожно заметалась. Ожидая естественного приказа на отход — иначе западня! — на него вопросительно оглядывались Махтуров и Шведов. Но Павел медлил. И в этот момент наконец появился Туманов.
— К церкви! К церкви! Лейтенант Ульянцев приказал отходить! Три танка и автоматчики в тыл просочились!..
Следом Богаевский прибежал, тоже торопит:
— Отходи быстрей! Мне вас прикрывать приказано! Мои из последних сил уж держатся!..
У церкви, организуя круговую оборону из остатков разбитых подразделений, с пистолетом в руке метался командир первого взвода Таранцев. Встречая стекавшихся под стены божьего храма потерявших управление штрафников, немедленно поворачивал их против врага, направляя одних в старые окопы на подступах, других в глубокие воронки по всему церковному двору. Павла как обухом по голове оглоушил.
— Лейтенант Ульянцев в голову ранен! Командование ротой приказал принять тебе!.. Да какая тут, к черту, рота?! Ты вот что, Колычев, занимай со своими церковь и прикрывай огоньком сверху, а мы здесь с Богаевским обоснуемся. Здесь все и ляжем, если что…
Командира первого взвода Таранцева Павел недолюбливал. Чересчур самолюбив и заносчив был разжалованный младший лейтенант. При случае всегда норовил поставить себя выше других. Вращаясь среди равных, имел неприятную привычку поучать всех, как несмышленышей. Вот и сейчас получалось так, что, передав Павлу приказ Ульянцева, он командовал
Но пререкаться Павел не стал. Не до щепетильности и гонора сейчас. Бросив Таранцеву сквозь зубы согласие «Действуй!», побежал к церковному крыльцу, увлекая за собой солдат своего взвода. Внутрь заскочили уже под ударившими очередями немецких «шмайсеров».
Последними юркнули в дверь еще семь-восемь незнакомых штрафников.
Ясный, солнечный день на улице, а под сводами мрачной, как средневековый замок, церкви стоит пыльный застойный полумрак. В ноздри сразу ударяет едкий сильный запах конского пота и навоза. Свыкшись с темнотой, Павел бегло осмотрел помещение. Кругом ветхость и запустение. Пол завален кучами мусора, битым щебнем и кусками кровельного железа с рухнувшей вниз колокольни.
Фашисты приспособили церковь под конюшню.
Вдоль стен были сделаны кормушки, вбиты крючья под сбрую и прочую конскую утварь. Сторонкой лежали бочки из-под воды, горка фуража и копешка сена.
Подумав, что бочки, деревянные колоды и обломки кровли могут понадобиться, если вдруг придется баррикадировать вход, Павел приказал наугад нескольким солдатам подтаскивать все это хозяйство к двери, а остальным — занимать круговую оборону по окнам.
Еще раньше его приказа Шведов, подхватив одну из колод, приставил ее к забранному кованой решеткой окну и, припав к ней, открыл огонь по перебегавшим в поле зрения фашистам. У следующей бойницы пристраивался с раздобытым где-то ручным пулеметом Кусков. Слышно было, как его въедливый, сварливый голос поносил всех святых угодников и их приспешников: неловко ему, высоковато, да и сектор обстрела ограниченный — кладка толстая, а оконце узенькое.
В последний момент прибыли двое посыльных от Таранцева, притащили цинки с патронами. После Павел не раз помянул добрым словом предусмотрительную распорядительность не почитаемого им командира первого взвода.
Приняв патроны, огляделся, пересчитывая глазами солдат. Халявин, забравшись по лестнице на хоры, пристроился у верхнего круглого окошка и, обложившись гранатами, призывно помахал Павлу рукой:
— Давай, взводный, ко мне, с верхотуры их бить сподручнее и командовать тебе удобней!..
Павел не отозвался. Еще раз внимательней обежал взглядом людей — ни Фиксатого, ни Химика. А ведь были. Своими глазами видел, как вместе со всеми заскочили внутрь помещения, а наружу никто не выскакивал. Куда делись?
Заглянул в алтарь, прошелся по темным углам и закоулкам — бесполезно. Решил, что успели все-таки наружу незаметно выскочить, трусы паршивые. Обратил внимание на два больших окна. Фашисты их, конечно, возьмут под прицел.
Вернувшись, расставил солдат по местам: пятерых к входной двери, одного наверх — наблюдателем, остальных по окнам. В алтарь отправил самых надежных — Махтурова, Туманова, Жукова и Гайко с пулеметом. Сам забрался наверх, на хоры.