Штурман дальнего плавания
Шрифт:
— Кто это говорит? — послышался в трубке ее голос.
— Угадайте.
— Говорите, а то повешу трубку, — строго сказала Женя.
Я быстро назвал себя.
— Гоша! Это ты? Вот радость! А ты совсем приехал или, как всегда, метеором?.. Совсем? Учиться? Чудесно как!.. Увидимся. Завтра буду свободна целый день… Сегодня не могу, надо заниматься. Не сердись.
— Я не сержусь, Женя. Где мы встретимся?
— Давай в Летнем саду? В двенадцать часов. Ты свободен? Я люблю Летний сад осенью. Листья шуршат под ногами, и как-то особенно пахнет.
— Хорошо. Смотри
— Не беспокойся, не опоздаю. — И она повесила трубку.
Вечер у меня оставался свободным, и я решил поехать к Бакурину. Мы давно не виделись с ним — со времени моего отъезда в Керчь.
Лев Васильевич совсем не ожидал меня увидеть.
— Игорь! Вот великолепно! Не забыл своего старого капитана!
Бакурин не изменился. Остался таким же, каким был всегда, каким я его видел в последний раз. Он встретил меня как родного. Обнимал, хлопал по спине, рассматривал со всех сторон, удивлялся тому, как я возмужал.
Когда прошли первые минуты шумной встречи, Лев Васильевич усадил меня на диван и сказал:
— Ну теперь, Игорь, рассказывай все подробно. Где пропадал так долго и что делал?
Не торопясь, стараясь не упустить ни одной мельчайшей подробности своей морской жизни, начал я рассказ. Меня слушал человек, который за меня поручился перед партией, перед комсомолом. Ничего не должно быть упущено. Ничего!
Лев Васильевич слушал меня внимательно, не перебивая и не задавая вопросов. Когда я дошел до моей дружбы с Сахотиным и рассказал о плавании на «Товарище», он нахмурился. Мне было трудно говорить о своих поступках и чувствах, но я старался как можно точнее восстановить их в памяти. Я чувствовал, что это — самое основное. Наконец все было рассказано.
— Вот так прошло это время, Лев Васильевич. На днях держу экзамены и снова начинаю учиться, — закончил я и замолчал.
— Могло быть лучше, Игорь, — сказал Лев Васильевич, раскуривая трубку. — Но в общем неплохо. В жизни бывает все. Надо признавать свои ошибки. Конечно, лучше их не делать, а если они все же будут, не бойся говорить о них сам. Тебе помогут их исправить. Партия поможет, комсомол, люди. Умница Бармин, что послал тебя плавать. Ты прошел хорошую жизненную школу. А где же сейчас Роман?
— Кончает мореходку. Сдает последний экзамен и получает свидетельство штурмана дальнего плавания.
— Вот это я понимаю! Из него выйдет хороший моряк. Он серьезный парень.
— Да, он серьезный. Как часто я вспоминал «Орион» и вас, Лев Васильевич! Мы пришли в техникум уже хорошо подготовленными. Нам было легко учиться, а потом плавать.
— Верно, яхт-клуб — прекрасная морская школа. Ты давно там не был? Он очень изменился. Появилось много новых судов, построенных на наших верфях. Большие. Есть больше «Ориона». Курсы яхтенных капитанов имеют уже три группы. Прошлым летом мы ходили на Ладожское озеро, а на будущий год предполагаем идти в Финляндию, Швецию и Норвегию. Сбывается мечта Николая Юльевича о массовом развитии парусного спорта.
— Как он живет?
— Так же, как прежде. Все свое время отдает подготовке молодых моряков. Работает о упоением. Похудел, помолодел. Разъезжает
— Ну а ребята! Наши, «орионовские»? Вы видите их?
— Как же! Зуев, Пантелейчик, Кузьмич, Седов неизменно преданы парусу. Ходили со мной на Ладогу. Есть у нас еще четыре новеньких. Совсем такие же, какими были и вы. Школьники. Тоже будущие моряки. Вы же вошли в историю «Ориона», и я им всегда говорю, что «Орион» воспитал трех настоящих моряков. Сергей иногда заходит. Он учится в Военно-морском училище имени Фрунзе и скоро будет командиром.
— Как мне хочется повидать всех старых друзей! Теперь я буду на берегу и разыщу их.
— А мне хотелось бы собрать всех вот хотя бы у меня и позвать этих четырех мальчиков. Как ты думаешь, сумеем мы это осуществить?
— Конечно, Лев Васильевич. Когда только захотите. Это было бы замечательно.
— Ладно, я напишу тебе открытку заранее. Идет?
— Хорошо, Лев Васильевич. Немедленно прибежим по вашему сигналу.
Было уже поздно, и я распрощался.
В Летний сад я пришел без четверти двенадцать. Стоял один из редких в Ленинграде осенних дней, с ярким солнцем и бледно-голубым небом. Подморозило. Лужи покрылись тонкой корочкой льда. Пухлый ковер из бурых, посеребренных инеем опавших листьев покрывал землю. Шум, доносившийся с улиц, был отчетливым и звонким.
Только ранней весной и в такие дни осенью можно так слышать звуки. Пахло прелью и неуловимым душистым запахом сухой травы. Народу в саду было мало. Я медленно шел по главной аллее. Взглянул на часы. Стрелки показывали двенадцать. Я ускорил шаг и через минуту увидел Женю. Она шла мне навстречу легкой походкой. Из-под синего берета выбилась прядка волос, лицо раскраснелось, голубые глаза сияли. Женя протянула мне обе руки:
— Здравствуй, мореплаватель!
Я схватил ее маленькие руки и крепко пожал:
— Здравствуй, студентка!
— Гоша, давай сядем там, у памятника Крылову. Это мое любимое место. И ты будешь мне все рассказывать. Все, все подробно. Нет, ты не можешь себе представить, как я по-настоящему рада, что ты приехал!
— На самом деле?
— Разве ты не чувствовал по моим письмам, что я очень хочу тебя видеть?
Мы сели на скамейку.
— Я так беспокоилась за тебя! — Женя опустила голову. — Боялась, что ты не вернешься в техникум, не захочешь учиться дальше. Ведь могло так быть?
— Нет, не могло. Я же писал тебе обо всем, что думаю делать. Ты знала все мои мысли. Я так ждал твоих писем, а ты писала редко.
— А мне казалось, что ты пишешь редко.
— Знаешь, твои письма очень поддерживали меня.
— Правда? Я видела, что ты потрясен, расстроен всей этой историей, и мне очень хотелось помочь тебе, но я не знала, чем и как. Ты был далеко…
— И все-таки помогла. Не оттолкнула. Я думал, что ты сразу же отвернешься, когда узнаешь, что меня исключили из техникума. Подумаешь, что я совсем никчемный. И, потом, мы так редко встречались. Могла забыть. Но от твоих писем веяло таким теплом, настоящей дружбой…