Штурмовая группа. Взять Берлин!
Шрифт:
Расчет из двух человек лежал на полу, оба тяжелораненые. Сержант поднялся на колени, потрогал тело помощника, изрешеченное осколками. Он умирал. Сержант достал индивидуальный пакет, но для перевязки требовалось разрезать одежду.
В окно влетел еще один снаряд и добил обоих бойцов. На лестничной площадке Михаил Маневич протирал винтовку. Убедившись, что она не повреждена, дослал в ствол патрон и направился искать новую позицию.
У сержанта-белоруса был слишком большой счет к немцам. Останавливаться он не собирался, а собственная
Все три танка сосредоточили огонь на этом доме. Сложенный из темно-красного огнеупорного кирпича, он выделялся своим цветом. Когда лучи солнца пробивались сквозь дым, цвет приобретал зловеще-кровавый оттенок.
«Тридцатьчетверка» командира взвода Антипова удачно вложила снаряд в амбразуру. Взрыв опрокинул пушку, раскидал расчет. От частой стрельбы башня танка заполнилась пороховой ядовитой гарью.
Наводчик открыл люк. Пулеметная очередь, как отбойным молотком, ударила по броне.
— Может, закрыть? — спросил он у старшего лейтенанта.
— Не надо, задохнемся. А этот пулемет мы сейчас прикончим.
У Бориса Антипова был опытный экипаж Выпустив два снаряда, танкисты разнесли пулеметное гнездо. Третий снаряд ударил в стену. Огнеупорный каленый кирпич держал удары. Фугасный снаряд весом десять килограммов лишь выбил несколько лопнувших кирпичей.
В ответ получили подкалиберный снаряд. Вольфрамовый сердечник вошел в лобовую броню башни, но не сумел пробить ее до конца. Машину встряхнуло, а сноп мелких кусочков брони хлестнул наводчика в грудь, горло и нижнюю часть лица.
Сержант, вскрикнув, согнулся на своем сиденье. Его сняли и стали торопливо перевязывать. Место наводчика занял Борис Антипов. Заметив, что механик отогнал танк за угол дома, крикнул:
— Прячешься? А ну, вперед.
— Подождите минуту… дайте от удара отойти, товарищ старший…
— Я говорю, вперед!
Заряжающий встал на сторону механика. Показал на извивающегося от боли наводчика, с перебинтованным лицом и шеей.
— Надо Сашку спасать. Грудь и горло пробиты, а здесь толком не перевяжешь.
Наводчика вытащили на тротуар. Разрезали комбинезон. Из мелких ран под горлом толчками вытекала кровь. Комбинезон и гимнастерка были также сплошь пропитаны кровью.
— Сашка, терпи, — бормотал заряжающий.
— Ребята… умирать не хочу…
Сержант хотел сказать что-то еще, но сил хватило на единственную фразу. Закончив перевязку, стали звать санитаров. Подбежал Ольхов.
— Чего здесь прячетесь? Вперед, и огонь по дому. Пока снаряды не кончатся.
— Раненый, — заикнулся было механик.
— Без вас в санчасть доставят.
— Его срочно надо. Доходит парень.
В эту минуту подбежал ординарец Антюфеев. Переводя дыхание, доложил:
— Там еще один танк подбили. Горит.
— Слышишь, Антипов? Вперед.
— Слышу… сейчас двигаем.
«Тридцатьчетверка» Павла Ускова вела огонь по красному дому. Они разбили пушку, которая вогнала
Второй танк из их взвода получил снаряд в колесо, пробивший его насквозь. В поврежденной ходовой части что-то заклинило. Двигатель ревел, машина отступала рывками, правая гусеница то натягивалась, как струна, то обвисала.
— Прикрываем ребят! — кричал лейтенант Усков.
Его орудие и пулеметы работали как отлаженный механизм. Но подбитый танк практически оставался на месте. Рядом плясали разрывы мин. Два заряда «фаустпатронов» взорвались с недолетом, рассыпав веер огненных брызг.
Солдат в серо-голубом френче с закатанными рукавами высунулся из окна третьего этажа. Прицелившись, сделал еще один выстрел из «фаустпатрона». Описав дугу, раскаленный шар врезался в борт машины.
Кумулятивная струя прожгла броню, убив наповал механика. Люки танка были приоткрыты, что ослабило динамический удар. Но уже горел промасленный комбинезон погибшего механика, вспыхнуло машинное масло в поддоне.
Успели выскочить трое. Из дома-крепости стреляли по «тридцатьчетверке» из всех стволов. Младший лейтенант, командир машины, был убит сразу, а двое других танкистов сумели пробежать лишь несколько шагов.
Спустя минуты в горевшей машине стали взрываться снаряды, затем вспыхнула солярка в баке. Башню свернуло набок, сорвав с погона, а из полукруглой щели с ревом выбивался жгут пламени, выталкивая клубы тяжелого маслянистого дыма.
Экипаж лейтенанта Ускова на какое-то время замер, глядя, как гибнут товарищи. Наводчик Никита Лукьянов заорал, глядя на высунувшегося в люк заряжающего Карпухина.
— Филька, убери башку… прибьют.
Несколько крупнокалиберных пуль ударили в верхнюю часть башни, зазвенел от попаданий открытый люк. Пули в основном рикошетили, а одна, сплющившись от удара в люк, горячим комочком упала за воротник заряжающему. Тот вскрикнул от боли и мгновенно убрал голову.
— Ранили, Филипп? — спросил Усков.
— Не… пуля за шиворот упала. Обожгла.
— Дурак! Давай снаряд.
Карпухин, не пришедший в себя, сунул бронебойный. Лукьянов выстрелил. Раскаленная болванка врезалась в забетонированное полуподвальное окно, по бетону пошли трещины.
— Бей туда снова бронебойным. Танков поблизости не видать.
Бетонную стенку проломили третьим снарядом, брызнули куски бетона и обломки кирпичей. Затем таким же способом развалили еще два окна. Последний выстрел оказался удачным. Расчет «семидесятипятки» не успел отскочить.
Бронебойные болванки тяжелее обычных снарядов. Летят с раздирающим душу воем со скоростью девятьсот метров в секунду. Немецкие артиллеристы этот звук услышать не успели.
Светящаяся от жара болванка влетела в амбразуру пробила, как лист картона, двойной щит и тело наводчика. Отскочила от подвальной стены и врезалась в ящик, где лежали штук восемь снарядов.