Шукшин
Шрифт:
«Он был такой хитроватый в этом смысле человек и всегда любил ввести вас в заблуждение, любил, что называется, попридуриваться. Говорил, например: “Камю? А это кто такой?” Хотя знал, разумеется, прекрасно», — вспоминала позднее однокурсница Василия Макаровича Ренита Григорьева.
Пожалуй, первый, кто по-настоящему понял, что этого непростого парня не приручить, был Михаил Ильич Ромм. Причем это касалось не только вещей мировоззренческих, но и профессиональных, о чем имеется свидетельство ассистента Ромма Ирины Жигалко: «Многое встречало его сопротивление, и это “многое” включало в себя… основные элементы профессии кинорежиссера. За свою педагогическую практику не припомню, пожалуй, такого последовательного внутреннего сопротивления студента (именно внутреннего!) специфическим для кино способам раскрытия мира: монтажу и соответственно монтажному видению (его
Больше того, можно предположить, что и Ромм, который так много для молодого Шукшина значил, начиная с какого-то момента стал его тяготить. Еще в 1957 году Василий Макарович писал Ивану Попову: «Я бы очень хотел работать там, где меньше начальства и матерых маэстро». Тут можно провести аналогию с булгаковским «Театральным романом», когда Иван Васильевич заявляет Максудову: «Вы, как видно, упрямый человек… Вы человек неподатливый!» Вот и Шукшин был упрям и неподатлив сверх меры, что очень точно сформулировал Сергей Бондарчук: «Кто-то писал, что Шукшин, дескать, пришел поступать во ВГИК темным парнем, а институт сделал из него человека. Неправда все это. Он пришел туда Василием Шукшиным и всю свою жизнь был самим собой… Его коренной чертой было первородство, которое необычайно редко встречается».
И это первородство сыграло с Шукшиным злую шутку. Когда учеба подошла к концу, могущественный Ромм не стал прикладывать больших усилий для того, чтобы помочь своему строптивому ученику, хотя он нуждался в этой помощи гораздо больше, чем те трое, кому Ромм действительно помог и устроил их на «Мосфильм» — Тарковскому, Митте и Гордону. У них была московская прописка, а Шукшину, если вспомнить Булгакова, приходилось как собаке шерстью обрастать мандатами, чтобы не пропасть в Москве.
Есть очень любопытные воспоминания режиссера Вадима Абдрашитова. Когда в начале 1970-х годов после смерти Ромма Шукшину предложили взять его мастерскую, то есть учеников, он отказался с такими словами: «Ирина Александровна, ребята, не могу!.. Дело ведь не только в том, что надо вас доучить. Режиссуре — и Михаил Ильич это говорил — вообще навряд ли можно научить. Так что как-нибудь мы смогли бы дожить до дипломов. Но ведь мастер — это человек, который тебе не даст пропасть и после диплома. Он должен поддержать тебя, помочь как-то устроиться, пробиться на студии. Таким мастером и был Ромм. А я пока что не тот человек, который мог бы помогать вам и за стенами ВГИКа. Я ничем не смогу помочь вам потом. Я просто поэтому не имею права взять на себя такую ответственность. Михаил Ильич согласился бы со мной…»
Если эти или похожие слова были действительно произнесены, то они скорее прозвучали запоздалым упреком Ромму — он-то как раз дал одному из своих учеников пропасть. Выпустив Шукшина, мастер о неподатливом студенте словно позабыл. В 1963 году, перечисляя в письме секретарю ЦК КПСС Ильичеву своих талантливых выпускников, которыми он гордился и чье обучение ставил себе в заслугу, Ромм назвал Тарковского, Митту и Салтыкова, но — не Шукшина. И в дальнейшем, когда Шукшин сделался известен, ни о каких его фильмах, ролях, не говоря уже о художественных произведениях — при том, что когда-то так его поддерживал в первых литературных опытах и давал советы, как напечататься — не отзывался, успехам публично не радовался, неудачам не огорчался, не звонил, не помогал, не утешал, почти ничего не написал о нем в мемуарах — он отрезал его от себя. Но редкое интервью Василия Макаровича, особенно в последние годы его жизни, обходилось без благодарных, почти восторженных упоминаний о своем учителе, которого он называл «крестным отцом» («Он был очень терпелив. Когда я пришел к нему учиться, то не стеснялся его, не стыдился отнимать его время. Он был очень добр ко мне… Он учил работать. Много работать. Всю жизнь… глубокой моей пристрастности, привязанности, благодарности человек»), причем очевидно, что никто его к этим высказываниям не принуждал, и Шукшин действительно за очень многое был Ромму благодарен.
С
Но это Шукшин говорил Заболоцкому, у которого были свои причины Ромма недолюбливать, а Салтыкова, согласно опубликованным в книге «Василий Шукшин: жизнь в кино» документам, Василий Макарович и сам, будучи секретарем комсомольской организации, безжалостно гнал из комсомола на первом курсе за антиобщественное поведение (а вот был ли Салтыков секретарем бюро комсомола на старших курсах и добивал ли свирепее всех Шукшина — вопрос, во всяком случае документы, это подтверждающие, неизвестны). Что же касается Ромма, то в 1969 году в газете «Советское кино» Шукшин поведал историю своего расставания с мастером с виртуозной корректностью: «Ромм следил за моими первыми шагами. Но настал момент, когда он сказал: “Теперь — сам, ты парень крепкий”. Радостно все это было, и грустно, и важно. В моей жизни свершился переворот. Мне везло в искусстве на умных и добрых людей».
УСОМНИВШИЙСЯ МАКАРЫЧ
Но это Шукшин скажет позднее, пока же в феврале 1959 года он сдавал госэкзамены и собирался приступать к работе над дипломом, о чем сообщал брату Ивану:
«Время у меня сейчас не столь интересное, сколь нудное и утомительное — экзамены, экзамены… много экзаменов. Вот сдам их — тогда начнется интересное. Что такое наш диплом? Это — поставить картину на одной из студий (где, пока неизвестно), на полной производственной базе — т. е., в сущности, — первый фильм. Ничего общего с институтом. Для этого дают 2 года. Можно больше. Все дело в сценарии. Задумал большую штукенцию. Расскажу, когда встретимся.
Писать буду сам. Не верю нашим молодым пижонистым лоботрясам-сценаристам. Разве они лучше меня знают деревню? Да и мне нужно бы оживить свою память теперь и, кстати, отдохнуть от Москвы. Словом, я с некоторой бодростью смотрю вперед…»
Экзамены он сдал, причем специальные дисциплины на «отлично», а марксистско-ленинские — «удовлетворительно», но вот с дипломным фильмом дело затягивалось как раз из-за того, что Василий Макарович был нарасхват в чужих картинах. В итоге в марте 1960 года его отчислили из института с правом защиты диплома в течение двух лет, и только тогда Шукшин вплотную занялся своим первым фильмом, и, как опять-таки свидетельствуют документы, опубликованные в книге «Василий Шукшин: жизнь в кино», нельзя сказать, чтобы все шло очень гладко.
Первоначально фильм назывался «Хлеб», затем «Посевная», но в итоге картина была наречена поэтичнее: «Из Лебяжьего сообщают». Фильм, снятый по собственному сценарию, в котором сам Шукшин и сыграл одну из главных ролей, не захотели пускать в кинопрокат, да и к производству допустили с большим скрипом. Так, во время обсуждения сценария на худсовете во ВГИКе Ю. Райзман обвинил дипломника в том, что его герои «живут скучно и мучительно» и в сценарии «искажено само ощущение жизни».
Шукшин три раза переделывал сценарий, освобождая его от излишней беллетризованности и нарочитой грубости, но тем не менее начальник Управления по производству фильмов из Министерства культуры Игорь Антонович Рачук все равно остался недовольным:
«Автор сценария “Из Лебяжьего сообщают” предполагал, очевидно, рассказать читателям и будущим зрителям о том, какие реальные жизненные обстоятельства стоят за нейтральными и маловыразительными газетными строчками, сколько, наконец, напряжения и энтузиазма потребовалось от участников уборочной кампании, чтобы закончить этот период в срок и с успехом. Однако “подноготная”, вскрытая автором, оказалась столь неприглядной, а люди, с которыми нас знакомит автор, настолько не вызывают ни расположения, ни уважения, что дочитав сценарий до конца, трудно найти в себе радость по поводу одержанной этими людьми производственной победы.